Византия в европейской политике первой половины XV в (1402–1438) - [28]
Остальные вопросы были урегулированы достаточно легко. Однако, к большому неудовольствию делегатов, в переговоры вмешался папский легат Гаратони, который к моменту их прибытия уже находился в Константинополе. Гаратони повел себя так, словно и не было никакого формального соглашения между папой и собором, начав убеждать византийцев в том, что собор не имеет ни средств, ни воли выполнять свои обязательства перед ними, а все переговоры затеял лишь ради того, чтобы продлить свое собственное существование[315]. В ответ базельцы впали в другую крайность, заявив, что византийцам лучше вообще не иметь дела с папой. Однако те сразу дали понять, что без участия папы никакой вселенский собор вообще невозможен. В этой крайне напряженной атмосфере весьма странно повели себя и византийские послы, которые еще недавно находились с посольской миссией на Западе. Один из них, Димитрий Палеолог Метохит, начал опровергать лживые доводы папского легата. В то же время два других, Исидор и Мануил Дисипат, как свидетельствует Иоанн Рагузанский, неожиданно поддержали Гаратони[316]. Все это лишь в очередной раз открыло грекам глаза на то, что единства на Западе как не было, так и нет.
Император и патриарх не склонны были проявлять симпатии к какой-либо из сторон. По окончании переговоров папе и собору были адресованы их послания[317]. Авторы просили западную церковь назначить для будущего собора приморский город, желательно в Италии, куда легко смогли бы добраться и восточная делегация, и сам папа. Сделать этот выбор должны были в Базеле на основании принятого там декрета. Обращаясь к депутатам, император просил исходить из вышеупомянутого списка и не позднее мая прислать галеры в Константинополь. Кроме того, собор еще должен был ратифицировать поправки, внесенные в преамбулу декрета. С этой целью один из членов посольства, Генрих Менгер, 2 декабря 1435 г. выехал обратно в Базель[318]. Примерно в то же время и Христофор Гаратони покинул византийскую столицу[319].
Оставшийся в Константинополе Иоанн Рагузанский, несмотря на трудности прошедших переговоров, имел все основания считать начало своей миссии успешным. Происки папского эмиссара не смогли поколебать доверие византийцев к Базельскому собору. Готовность с их стороны продолжать переговоры не вызывала у посла никаких сомнений. С оптимизмом он писал в Базель в феврале 1436 г. о своих впечатлениях: «Все здесь ликуют от радости; даже те, кто пребывают в рабстве у неверных, словно их уже сделали свободными, радуются в своих надеждах на унию, будто она уже состоялась, и непрерывными похвалами они превозносят до небес Ваш святой Базельский собор, пекущийся об этом богоугодном деле»[320].
Дипломат пользовался расположением в высших византийских кругах. Особенно близкие и доверительные отношения сложились с патриархом, с которым, как оказалось, в силу национальной близости, он мог даже общаться на родном языке[321]. Одним из немногих случаев взаимного непонимания стала история с отправкой посольства к восточным патриархам. Иоанн Рагузанский готов был предоставить средства для оплаты собственно посольских расходов, что и так было предусмотрено договором. Однако помимо этого византийцы попросили возместить затраты на подобающие этому случаю подарки. Не искушенный в тонкостях восточной дипломатии посол долго сопротивлялся и лишь по истечении нескольких недель вынужден был выдать требуемую сумму, когда понял, что в противном случае вопрос вообще не будет решен[322]. Ответ от патриархов поступил в начале марта 1437 г.[323] Из него следовало, что те не смогут лично присутствовать на вселенском соборе и намерены поручить это своим представителям. Однако ознакомившись с полномочиями последних, Иоанн Рагузанский счел их недостаточными и настоял на повторном посольстве, хотя уже не был уверен, что на это есть время.
По-видимому, нельзя не сказать и о том, что миссия Иоанна Рагузанского имела еще один немаловажный аспект. В этот период времени посещение византийской столицы человеком подобного ранга и значения было событием незаурядным. В течение почти двух лет в Константинополе находился не рядовой дипломат, а представитель церковной, интеллектуальной и политической элиты латинского Запада, который имел возможность с близкого расстояния наблюдать политическую, военную и духовную ситуацию на Востоке. Эти наблюдения стали для него источником ярких впечатлений, отразившихся в его переписке. В первую очередь посол мог воочию увидеть и ощутить масштабы турецкой экспансии, которая давно уже сомкнула железное кольцо вокруг Константинополя и теперь явно была нацелена на Венгрию. Именно последний факт беспокоил Иоанна больше всего. В письмах, посылаемых в Базель, он неоднократно упоминает о военной активности турок и просит донести известные ему факты до императора Сигизмунда.
На этом фоне истинное предназначение церковной унии не вызывало у него никаких сомнений, — он откровенно признавал, что на это нет других причин, кроме как освобождение христиан от турецкого владычества[324]. Атмосфера духовной жизни византийской столицы оказала на Иоанна Рагузанского не менее сильное воздействие. Увиденная однажды картина многолюдной религиозной процессии и богослужения в Святой Софии, устроенного во имя избавления города от эпидемии и прочих бедствий, стала для него настоящим эмоциональным шоком. Передавая свои впечатления, он писал кардиналу Чезарини: «Я, несчастный, наяву видел в Греции то, чего в нашей церкви не увидел бы и во сне»
