Византия - [12]

Кстати, любопытно, мазь всё ещё действует, не истёк у неё, так сказать, срок годности? Чтобы это проверить, нужно будет намазаться и вновь представить, чью внешность и голос ты хочешь использовать. Но там осталось-то не так уж и много, может, на раз всего, ради простой проверки тратить драгоценное зелье как-то не хочется.

Солнце тем временем начало клониться к закату, когда на горизонте показался Диллинген. Здесь с плотов предстояло высадиться части пассажиров, включая и нас. Городишко более неказистый, чем Саарбрюккен, наверное от того, что сильно моложе столицы графства, тоже не отличающейся древностью. Впрочем, это искупается пристанью, к которой могут подходить речные суда. Оборотистый купчина, высадив часть пассажиров и груза и взяв на свои плоты несколько новых, отправился дальше вниз по течению, а мы пошли искать нужное нам судно.

Оказавшись на причале и как следует оглядевшись, я заметил тусовавшихся неподалёку нескольких подростков самого оборванского вида. На вид типичная местная шпана, такие по-любому должны быть в курсе всех портовых дел. Я свистнул, привлекая их внимание, и подбросил на ладони серебрушку. Ко мне немедленно подлетел один из мальцов, видимо, главный у них, и с поклоном поинтересовался:

— Что угодно благородному господину?

Говорил он на немецком, так что переводчиком выступал Эрих.

— Благородному господину и моему другу угодно найти судно, идущее в Эсслинген, — ответил я, вертя в руке серебряный обол.

— Есть такое! — после секундного раздумья кивнул оборванец, с таким умилением глядя на монету, как кот глядит на сметану или даже на плошку с валерьянкой. — Я могу показать благородным господам за самую умеренную плату.

— Веди же нас, Вергилий! — пафосно воскликнул я, бросая монетку, мгновенно исчезнувшую в лохмотьях оборванца.

Тот повёл нас вдоль причалов. Вскоре мы остановились у корабля округлых обводов, длиной метров слегка за двадцать и шириной четыре или немного больше. Одна мачта с единственным парусом, а также две надстройки, борта которых напоминали зубчатую стену замка с бойницами. Одна, на корме, сильно выдававшаяся за неё, называется вроде бы ахтеркастель, а другая, на носу, поменьше — форкастель. Я, конечно не мореман, но, родившись в портовом городе и имея знакомства среди моряков, не знать таких вещей просто стыдно.

Для управления использовалось рулевое весло. Ещё виднелись девять уключин для вёсел, но сами они были убраны. Значит, ещё столько же и с другого борта. Грузчики или матросы, на которых покрикивал седобородый мужик в потёртой кожаной куртке и таких же потёртых штанах, таскали на борт по сходням с причала какие-то тюки и катили бочки.

— Вот, благородные господа! — указал нам пальцем на судно оборванец. — Это, значит, хольк «Ундина». Хорошее судно. Хозяин — штойерман[2] Дитер Зальцигхунд. Это вроде прозвища. Вон он, в коже, командует погрузкой. Он собирается в Эсслинген, жаловался в таверне, что идёт с недогрузом. Повезло вам. Ещё пара часов — и отчалил бы.

Выполнив свою работу, оборванец откланялся, а я с Эрихом, оставив Роланда и Ульриха с вещами, пошёл договариваться со штойерманом-кормчим. Именно кормчим (или кормщиком, на русский манер), сейчас называют в Европе главного человека на корабле, а вовсе не капитаном. Слово капитан в XII веке обозначает куда более высокие должности, например, командующего армией или флотом (слово «адмирал» войдёт в обиход у европейцев только в следующем, XIII столетии), либо правителя какой-то местности. В частности, капитанами называют глав ряда итальянских городов-республик. Хотя, в наиболее цивилизованных государствах типа Византии есть специальные названия командиров военных кораблей, но в остальных христианских странах этим ещё не заморачиваются по причине отсутствия военного флота как такового — торговые суда при необходимости трансформируются для войны, а затем снова возвращаются к мирному использованию.

Договориться с кормчим Зальцигхундом, что означает Солёный Пёс (кстати, прикольное прозвище, скорее подошло бы бывалому мореходу, интересно, откуда оно у речника?), удалось быстро. Для этого даже не понадобились услуги Эриха как переводчика. Хозяин судна свободно владел французским, точнее, его северным наречием. Сам Дитер был мужиком за пятьдесят, с лысой, как бильярдный шар головой, с седой бородой по грудь, роста среднего, из тех, о ком говорят «неладно скроен, но крепко сшит». Голубые проницательные глаза, лицо с грубоватыми чертами изборождено морщинами, из тех, что появляются не от возраста, а от пережитого в жизни. На лице, шее и руках видны шрамы — следы то ли поножовщин в портовых кабаках, то ли баталий покрупнее. Серьёзный дядя! Подвезти нас он согласился охотно, взяв за это всего полсотни денье.

Эрих и Ульрих завели наших коней на палубу, где матросы, используя тали, подвешенные к рее и сети, опустили их в трюм, через люк, закрываемый деревянной решёткой. Подвешивать лошадей на специальных ремнях, чтобы их копыта едва касались палубы, не стали, всё-таки тихая, спокойная река, а не море, где от качки лошадь запросто могло прибить ударом о борт. Затем слуги занесли наши вещи в небольшую каюту в форкастеле, которую нам предоставил Солёный Пёс. Там же мы и разместились, в тесноте, как говорится, но не в обиде. Погрузка вскоре закончилась, и хольк, отвалив от пристани, устремился вниз по Саару.