Византиец - [36]

Шрифт
Интервал

В который уже раз Н. не без внутреннего удовлетворения склонился перед Виссарионом. Ему вовсе не хотелось праздновать торжество и унижать старого кардинала. Виссарион был ему нужен. Н. знал, что по своей воле и на свой вкус Виссарион проведет операцию сватовства к Иоанну значительно лучше, чем из-под палки. И уж безусловно, намного тоньше и лучше, чем Н. ее провел бы самостоятельно.

Н. потом десятки раз восстанавливал в уме сцену разговора с Виссарионом после покушения. Что думал старый кардинал, что испытывал в минуту, когда ему, по существу, пришлось признать поражение перед собственным учеником? Чем больше Н. размышлял над этим, тем убежденнее он склонялся к выводу, что Виссарион, пожалуй, не испытывал к нему ненависти. Иногда Н. даже казалось, что угроза потери комфорта и любимой библиотеки сыграла не главную роль в том, что Виссарион согласился ему помогать. Возможно, кардинал подумал, что этот молодой человек, его ученик, с которым они во многом не соглашались, который посмел его ослушаться, тем не менее был способен сделать что-то реальное для греков, для Византии, для православной церкви. Бог его знает. Во всяком случае, Н. очень хотелось верить в это.

Н. также показалось, что в момент их разговора Виссарион почувствовал приближение смерти. Кардинала выдавала смертельная усталость, которая, несмотря на его самообладание, прорывалась наружу бледностью, затуханием взгляда, дрожанием рук. При всей его деловитости, отрешенность словно окутала Виссариона. Кардинал переменил решение и соглашался помочь Н. Но он делал это в преддверии не жизни, а смерти.

Было впечатление, будто Виссарион нашептывал самому себе: «Ну что же, я проиграл и на этот раз. Мне ничего не остается, как помочь этому молодому человеку. Может быть, им руководит Бог. Может быть, он прав. Может быть, спасение греческой веры и греческого народа в самом деле в единении не с Римом, а с Москвой».

Разговор вышел очень короткий и конкретный.

— Итак, сын мой, — Виссарион не отказался от привычной формулы, — мы с тобой обо всем договорились. Думаю, я смогу уговорить папу посвататься к Иоанну. Если мы хотя бы на одну йоту приблизим Москву к возвращению в лоно Святой церкви, ради одного этого стоит пойти на этот брак. А что касается Зои, я ей все объясню. Она должна понять, что ее жертва нужна Святой апостольской церкви. К тому же так лучше для самой Зои — Москва будет ей напоминать родную Морею.

Если святой отец даст согласие, тогда можно будет направлять посольство в Москву. Подключим и твоего Делла Вольпе. Но я бы не советовал излишне полагаться на него. Человек, изменивший вере, не может не изменять.

Все как всегда — та же благожелательность, та же ровность обращения. За одним исключением: традиционного благословения в конце разговора не последовало. Виссарион, правда, проявил нерешительность. Он как будто даже поднял руку, чтобы благословить Н., но не стал делать этого.

— И еще, хочу тебя попросить, сын мой, когда я умру…

— Ваше высокопреосвященство, не нужно об этом. Вы же еще не старый. Вы еще папой можете стать.

— Я знаю, меня на много не хватит, года на два, на три. Не возражай, не перебивай меня. Так вот, когда я умру, уничтожь мой архив и те письма, которые ты заготовил и припрятал по разным знакомым. Они тебе не пригодятся. А мне не хотелось бы, чтобы после смерти тревожили мой покой. Сделаешь это?

— Я вам обещаю, ваше высокопреосвященство.

— Ну вот и хорошо.

Глава 11

К нам обращались с просьбами возвести в сонм святых дев или святых вдов Христа и провозгласить принятыми в небесное царство Катерину Сиенскую, Розу Витербскую и Франческу Римскую. И это — достойное дело, поскольку мы считаем, что добродетель этих женщин заслужила такое поощрение. Однако ни одна из них так не превозносилась их красноречивыми приверженцами, которые в последнее время поддерживали дело причисления их к лику святых, как сегодня хулят Сигизмондо Малатесту. И если то, что было рассказано об этих девах, требует доказательств, преступления Сигизмондо изобличены и известны не только отдельным людям, а почти всему миру. Поэтому надо отдать ему первенство и, прежде чем канонизировать этих женщин и вознести их на небо, следует причислить его к обитателям ада. Преступления Сигизмондо, невиданные от сотворения мира, требуют новой, невиданной процедуры. До сих пор ни один смертный не спускался в ад посредством церемонии канонизации. Сигизмондо будет первым, удостоившимся такой чести.

Папа Пий II. Комментарии

Виссарион сдержал свое слово. Пелена напряжения, которую в последние недели ощущал вокруг себя Н., рассосалась. Новых попыток покушения на его жизнь не последовало, хотя Н. продолжал принимать меры предосторожности. Он старался выходить в город, особенно в темное время, или в сопровождении одного-двух вооруженных клиентов из тех кто помоложе, или инкогнито. Не брезговал пододеть и кольчужку, когда позволял случай.

Внешне они остались с Виссарионом во вполне корректных отношениях. Виссарион к тому времени начал медленно выбираться из опалы. Он постепенно восстанавливал свое влияние при дворе Павла II, в немалой степени благодаря тому, что идея крестового похода опять вошла в моду. Как-то в беседе с папой он подбросил, для начала в самых общих выражениях, мысль о том, что стоило бы попробовать выдать Зою замуж за великого князя Московского.


Еще от автора Николай Николаевич Спасский
Проклятие Гоголя

Политика создает историю, и политика же ее разрушает… и никого не щадит. Даже жизнь почившего гения может стать разменной монетой в этой игре с высокими ставками… Стремясь усилить свои позиции на мировой арене в разгар холодной войны, наша держава заигрывает с русской диаспорой на религиозной почве и готовит первый шаг к сближению – канонизацию Н. В. Гоголя. Советскому разведчику, много лет прожившему в Европе, поручено найти в Италии и уничтожить секретные свидетельства о жизни великого русского писателя.


Рекомендуем почитать
За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


Сквозь бурю

Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.