Византиец - [34]

Шрифт
Интервал

По мере того как размывались надежды Виссариона стать папой, кардинал все больше отдавался этой страсти. Н. не знал точное число манускриптов в коллекции Виссариона. По его прикидкам, тот обладал 500 греческих манускриптов и 300 латинских. По тем временам это представляло собой огромное, неслыханное богатство. Насколько Н. знал старого кардинала, на закате жизни тому очень хотелось, чтобы эта коллекция сохранилась, чтобы ее не разбросали по различным собраниям, чтобы она так и передавалась в веках как библиотека Виссариона — напоминанием о немеркнущей интеллектуальной традиции исчезнувшей Византии. Все-таки в чем-то Виссарион оставался византийцем!

По завещанию, которое кардинал составил в свое время, библиотека предназначалась монастырю Святого Георгия в Венеции. Однако после избрания на папство Павла II Виссарион заколебался в правильности этого выбора. Монастырь Святого Георгия, хоть и расположенный в Венеции, все равно находился в папской юрисдикции. А Виссарион не особенно полагался на порядочность наследников Святого Петра. Н. слышал, что совсем недавно Виссарион вроде бы заручился согласием Павла переоформить завещание непосредственно на венецианский Сенат.

За долгие годы, проведенные вместе, Н. научился угадывать мысли своего учителя. Он подозревал, что Виссарион втайне готовится быстрее перевезти книги в Венецию. Но на тот момент все книги еще хранились в Риме и Гроттаферрате. И пока они не будут надежно укрыты под толстыми сводами Дворца дожей, папа одним мановением руки мог конфисковать их. Вот куда нужно бить.

У Н. отлегло от сердца. К тому же имелся идеальный повод сфабриковать книжное дело. Как раз в конце февраля раскрыли очередной заговор против Павла II. Фактически, конечно, никакого заговора не было и в помине. Был кружок гуманистов, объединенных в так называемой римской академии, недовольных правлением папы Павла II. Они встречались, разговаривали, с ностальгией вспоминали времена Николая V, обсуждали разные сценарии: а что было бы, если бы папой избрали Виссариона? Но дальше болтовни дело не шло.

На них, разумеется, донесли. Некто Петрейо — один из своих. Последовали широкие аресты. Арестовали Платину и потребовали у Венеции выдачи Помпонио Лето, намеревавшегося оттуда поехать на Восток. В чем их только не обвинили: в заговоре против Его Святейшества, в безбожии, в отправлении языческих культов, в гедонизме, в педерастии. Более того, якобы нашлись свидетельства, что в заговоре участвовал Сигизмондо Малатеста, поклонник Георгия Гемиста и главнокомандующий венецианскими войсками в Морее. Малатеста, отлученный от церкви и канонизированный в аду при Пие II, являлся одним из самых известных полководцев того времени. Одного упоминания его имени хватило, чтобы призрак Стефано Поркари снова закружил над папской столицей.

Притянуть к этому заговору Виссариона особой проблемы не представляло. Среди арестованных были люди хотя и не из ближайшего окружения кардинала, но тем не менее достаточно близкие к нему. Но Павел преследовал иные цели. Он хотел приструнить зарвавшуюся римскую общину гуманистов, которые никак не могли понять, что времена переменились, что Николая V больше нет и что они больше не участвуют в управлении церковью и страной. Их требовалось наказать и напугать. Для этого — показательный процесс, с арестами, с помещением в замок Святого Ангела, с допросами, легкими пытками, с добровольными признаниями оказывался как нельзя кстати. Привлекать к этому делу кардинала, Господи, зачем?

Виссарион стоял слишком высоко. Его можно было убрать, но ни в коем случае не судить. Церковь никогда не судила своих кардиналов. Любое публичное обвинение Виссариона в измене неизбежно бросило бы тень на саму церковь. Павлу это было ни к чему. Кроме того, Павел вовсе не собирался окончательно рвать с Виссарионом. Кардинал Никейский вполне мог еще пригодиться с учетом своего авторитета и многочисленных связей и в Европе, и на Востоке, и в тех же интеллектуальных кругах.

Наконец, все знали, что Виссарион был абсолютно непричастен к брожениям в стенах Римской академии. Поэтому, поскольку его собственная невиновность ни у кого не вызывала ни малейшего сомнения, едва прослышав о произведенных арестах, Виссарион сразу начал активно хлопотать за обвиняемых. И в конечном итоге его слово оказалось решающим. Во всяком случае, сами обвиняемые считали, что спаслись благодаря вмешательству Виссариона.

Однако из всего этого вовсе не вытекало, что Виссарион мог чувствовать себя в полной безопасности. Что его никак нельзя было зацепить. Это делалось очень просто — через книги. Через книги, потому что Виссарион пользовался услугами некоторых из обвиняемых при создании своей библиотеки. Они ему помогали с переводами, с комментариями, с поиском книг.

Если подбросить эту версию, Н. не сомневался, что Павел II не откажет себе в удовольствии наложить руку на бесценную библиотеку Виссариона под предлогом приобщения ее к делу о заговоре в Римской академии. Н. принялся лихорадочно шарить у себя в памяти. У него сохранились письма, с которыми Помпонио Лето препровождал кардиналу найденные манускрипты, осталась переписка по поводу толкования отдельных пассажей, были расписки в получении денег…


Еще от автора Николай Николаевич Спасский
Проклятие Гоголя

Политика создает историю, и политика же ее разрушает… и никого не щадит. Даже жизнь почившего гения может стать разменной монетой в этой игре с высокими ставками… Стремясь усилить свои позиции на мировой арене в разгар холодной войны, наша держава заигрывает с русской диаспорой на религиозной почве и готовит первый шаг к сближению – канонизацию Н. В. Гоголя. Советскому разведчику, много лет прожившему в Европе, поручено найти в Италии и уничтожить секретные свидетельства о жизни великого русского писателя.


Рекомендуем почитать
За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


Сквозь бурю

Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.