Виза на смерть - [2]

Она уже точно не помнила, почему на полпути осталась одна — то ли он что-то забыл, то ли его кто-то окликнул. «Иди, я тебя догоню», — сказал Лёнчик, и она двинулась вперед, цокая каблучками и приятно ощущая себя легкой и привлекательной.

— Простите, можно вас на минутку? — услышала она за спиной надменный женский голос. Это была Галина Петровна Гагина, жена одного из дипломатов. — Ваш муж кто по должности?

Эмма Михайловна гордо подняла подбородок, потому что ей ужасно хотелось так же надменно бросить ей в лицо: «Вам-то что за дело до этого?» — но какой-то смутный страх, живший всегда в глубине ее души и заставлявший ее заискивающе улыбаться всем, кто находился выше Лёнчика на иерархической лестнице, и особенно ощущавшийся, когда они бывали за границей, выскочил откуда-то как черт из табакерки, и она, растерявшись, ответила как провинившаяся школьница: «Второй секретарь…»

«А мой — первый, — отчеканила Галина Петровна, — так что вам придется подняться наверх и переодеться». И только тогда Эмма заметила, что на Гагиной надето точно такое же платье, как на ней.

Эмма Михайловна вспомнила, как вернулась в квартиру и, рыдая, бросилась на кровать, и Лёнчик тормошил ее и испуганно спрашивал: «Что? Что случилось?» — а она не могла выговорить ни слова от душивших ее слез и ярости и только повторяла: «Дрянь, дрянь, какая же дрянь!» А потом они поссорились, потому что она стала уговаривать его не ходить на «этот дурацкий прием», а он не пойти не мог, и когда она объяснила наконец, в чем дело, рассмеялся и сказал, что все это не стоит выеденного яйца. «Что? — вскинулась она, — что ты понимаешь? Что ты в этом понимаешь?!» Сама она искренне считала, что большего оскорбления никто и никогда не мог бы ей нанести. «И понимать тут нечего, — спокойно ответил Лёнчик, — плюнуть и растереть». Словом, праздник был испорчен: на прием Лёнчик пошел один, а она, сорвав с себя ставшее ненавистным платье, так и просидела весь вечер в одном белье с размазанной по щекам тушью и повторяя сквозь зубы: «Дрянь!.. дрянь!» — а потом, выпив почти целый стакан неразбавленного скотча и немного успокоившись, принялась мечтать о том, как рано или поздно, когда Лёнчик станет наконец послом — хорошо бы где-нибудь в Лондоне или Вашингтоне, а Гагин к тому времени будет разве что каким-нибудь дурацким советником — так вот тогда… тогда она, Эмма, покажет этой дряни Гагиной, где раки зимуют!

Эмма Михайловна вздохнула. Как все-таки несправедливо устроена жизнь!

Тогда, в восемьдесят втором, об этом можно было только мечтать, а теперь, когда Лёнчика назначили заместителем министра и через несколько лет он уж точно будет послом или, еще лучше, полпредом в ООН, — теперь Гагин уже лет десять как не работает в министерстве. Поговаривают, что он чуть ли не вице-президент какой-то крупной компании — то ли в Сан-Франциско, то ли в Лос-Анджелесе, то ли где-то еще.

Эмма Михайловна опять вздохнула. Конечно, Лёнчик тоже не последний человек, и новую квартиру им обещают на Кутузовском проспекте, и дачу, видимо, дадут, и отдыхать они поедут в Италию или на Лазурный берег, и лекции его приглашают читать за границей, и книгу он напишет не хуже других, — вон, сейчас все кому не лень бросились писать! — и на телевидение приглашают, а уж сколько у них впереди поездок и приемов!

Все так, конечно, но по сравнению с той жизнью, которой теперь живет Гагин или тот же Сашка Гришаков… Все-таки прав был Сашка, что ушел в бизнес. Теперь у него своя компания, огромные деньги и огромные возможности… Конечно, приятно быть женой заместителя министра, но ведь государственная должность — это так ненадежно… Да и платят мало… Если бы они жили в Америке или во Франции — тогда другое дело, а здесь…

здесь им ничего не светит. Ну, съездит он послом через несколько лет, а что потом? Пенсия?

С другой стороны, думала Эмма Михайловна, кто его знает?.. Ведь бросил же Сашка Гришаков свою первую жену Наталью, как только разбогател, и женился на молодой и длинноногой, а Лёнчик — до сих пор при ней, хотя тоже давным-давно мог бы ее бросить — как ни крути, она ни три года старше его, да и детей у них нет…

С улицы опять послышались гудки. «Иду, иду!» — проворчала Эмма Михайловна и в последний раз взглянула на себя в зеркало. Конечно, ей неспокойно. Кто знает, что ее там ждет на этом приеме? Сашкину бывшую она прекрасно знала — они были ровесницы и, в общем, одного поля ягоды, — а эту новую она еще ни разу не видела. Лёнчик говорит, что она — модель и невероятная красотка. И подруги у нее наверняка соответствующие. А она, Эмма, сегодня как назло плохо выглядит. Да и платье… Черт его знает, во что они там одеваются с их-то возможностями? И что она там будет делать? Может, не ходить?..

Может, и не ходить, но об этом надо было думать раньше, а теперь, когда Лёнчик сидит в машине да еще наверняка злится, потому что терпеть не может, когда она заставляет его ждать, думать уже поздно.

— Фу, Джумка! Отстань же ты от меня, наконец! — взвизгнула Эмма Михайловна и тут же, наклонившись к собачонке, засюсюкала: — Ну, прости, прости свою мамочку! Видишь, мамочка нервничает, а ты ей чулочки рвешь. Нельзя чулочки рвать, чулочки дорогие…