Вивиен Ли - [3]

Меньше чем через год началась мировая война. Хартли рвался в Англию, но его оставили офицером кавалерийской части — он неплохо разбирался в лошадях. Миссис Хартли с дочерью следовала за пим — в Масури и Утекамунд.

В Утекамунде выступали актеры-любители. Иногда там устраивали детские утренники, и миссис Хартли нарядила дочь дрезденской пастушкой, чтобы та спела детскую песенку. Вивиан вышла на сцену и решительно заявила пианисту: «Я хочу декламировать!»

Неизвестно, сыграл ли этот эпизод какую-то роль в настроениях миссис Хартли, но к концу войны она решительно настаивала на возвращении в Англию. Ей казалось, что настоящее воспитание в Индии невозможно. Она уволила «аму», к которой девочка относилась с раздражающей симпатией, и пригласила гувернантку-католичку. Она хотела бы видеть Вивиан другой.

Вернувшись из армии, Эрнест Хартли уже не играл на сцене: он стал старшим партнером фирмы. Тем более он не мог бросить дела и вернуться в Брайдлингтон.

Миссис Хартли читала дочери сказки Андерсена, «Алису» Льюиса Кэрролла, Чарлза Кингсли и Библию. Вивиан еще не чувствовала божественности Библии и однажды, когда мать решила сообщить чтению большую живость и поделила роли (сама она изображала пророка Даниила, Вивиан — льва), «лев» весьма ощутимо укусил ее. Больше пантомим не было, и любимыми книжками девочки оставались сказки Киплинга и греческие мифы.

Отношения между супругами накалялись. Пуританская «закваска» Гертруды исключала сосуществование с жизнелюбивой натурой ее мужа. Это не могло не повлиять на судьбу ребенка. В 1920 году, когда Э. Хартли получил отпуск и отправился с женой на родину, их сопровождала шестилетняя Вивиан. Гертруда заявила, что отдаст дочь в монастырскую школу: она сама училась в таком заведении и полагала такой выход наилучшим.

Знакомые рекомендовали школу в Рохемптоне, и в марте девочку отвезли для разговора с матерью Эштон-Кейз. Настоятельница нашла девочку слишком маленькой. Испуганный ребенок уцепился за отца. Эрнест Хартли был на стороне дочери: отчаянные просьбы Вивиан отвезти ее назад, в Индию, могли растрогать кого угодно. Увы, Гертруда оставалась неумолима. Она не обращала внимания на отчаяние дочери и на то, что девочка обиделась на отца и перестала замечать его. Она думала о пользе ребенка и приняла решение!

Первые дни в Рохемптоне были отчаянно одиноки. Потом Вивиан стала привыкать. Самая маленькая в школе, она пользовалась покровительством монахинь и подруг. Все знали, что родители этой девочки в Индии (в те годы это было равнозначно расстоянию между Землей и Марсом) и она слишком мала для строгостей Рохемптона.

Так оно и было. Дети не понимали, почему им запрещают мыться нагими — только в рубашках! Почему нельзя ходить в лакированной обуви — вдруг кто-то, как в зеркале, увидит их нижние юбки?! Гертруда приучила Вивиан к беспрекословному послушанию, да и по природе она была послушна и добра. С детства она привыкла угадывать желания других, и ей не приходило в голову, что порой альтруизм делает ее беззащитной.

Откровеннее всего Вивиан бывала с Морин О’Салливен — самолюбивой и непокорной девочкой двумя годами старше ее самой. Однажды Морин заявила: «Когда я уйду из школы, я буду летать. Я хочу стать летчиком». Вивиан отвечала: «А я хочу стать актрисой. Великой актрисой!»

Эти слова не были пустой фантазией. Каждый год в школе ставили любительские спектакли, и Вивиан уже сыграла несколько маленьких ролей. Теперь ей поручили Заморыша в «Сне в летнюю ночь».

Некоторые предметы мало интересовали Вивиан — педагоги жаловались на ее рассеянность. Однако она с увлечением занималась историей, играла на пианино, скрипке и виолончели. С такой же радостью девочка посещала уроки «драмы» (в этой странной школе был и такой курс) и танца. Прирожденный рассказчик и лидер, она не боялась одиночества и часто сидела у воды во власти своих фантазий. На вопрос: «Почему ты не с девочками?» — могла ответить: «Я смотрю на отражение деревьев в воде. Прелестный балет!» Ее истории слушали с увлеченном, но она никогда не рассказывала ни об Индии, ни о своих родителях. Ее внутренний мир замкнулся.

Порывистая, вспыльчивая (и так же быстро отходчивая), мечтательная, она покорно и как будто с охотой следовала рутине Рохемптона. Однако миссис Хартли ошибалась, полагая, что школа может «переделать» ее характер. Вивиан принимала реальность, но уходила в себя, в мечту, и все более эта мечта ассоциировалась с театром. Сначала она писала отцу, что хотела бы выступить с ним на одной сцене, затем, на глазах у матери, приехавшей в Англию только в 1922 году, влюбилась в красноносого комика Джорджа Роуби. Неделями она могла рассказывать о «Гамлете», на которого повела ее миссис Хартли, и о поразившем ее призраке убитого короля. Все эти годы, вплоть до переезда родителей в Англию (в 1927 году), Вивиан писала им письма — о своих неудачах, шалостях, увлечении историей и древним Египтом, археологией и музыкой — и сообщала каждый раз о своем желании вернуться в Индию. Однако она не просила забрать ее и писала по отдельности — матери и отцу.

Если бы миссис Хартли обладала чуткостью своей дочери, она бы поняла из этих наивных писем, что иезуитам не удастся сделать из Вивиан ревностную католичку. Фанатизм ослепляет, а только слепой мог не увидеть начала кризиса в одном из писем: «Мать Брейс-Холл сказала на днях, что она надеется, что у меня будет горе. Она заявила, что мне это будет очень полезно и мои лучшие друзья хотели бы, чтобы это случилось. А я сказала, что ты и папочка ужасно не хотите этого… Я думаю, что говорить так было отвратительно. Я совсем не хочу принести себе никакой беды или горя — ничего такого, что она называет ужасным».