Витязь в барсовой шкуре - [4]

Тетиве не спать в покое, многократен свист стрелы.

Топчут конские подковы пыль. Покров встает суровый.

Солнце скрыл. А в жертве новой, просвистав, дрожит стрела.

Кровь течет по шерсти белой. Новый свист, несутся стрелы,

Дрогнет зверь и, онемелый, рухнет, — сразу жизнь ушла.

Если ж кто стрелой лишь ранен, прочь бежит, но бег обманен,

Нет исхода, неустанен этот ток разящих стрел.

И не зеленью, не новью, все поля покрылись кровью,

Бог, исполненный любовью, в небе гневом возгорел.

Кто смотрел на Автандила, как рука его стремила

Ход стрелы, как верно била, как к нему кругом все шло,

Видя зрелище такое, сердце словом тешил вдвое:

«Он прекрасен, как алоэ, что в Эдеме возросло».

Минул день, зверям печальный. Смерян бег равнины дальной.

На краю поток хрустальный об утес волну дробил.

В темной чаще звери скрылись. Кони там бы не пробились.

Отдыхали, веселились Ростэван и Автандил.

Нет предела их утехам. И один сказал со смехом:

«Метче я!». Другой же эхом: «Метче я!» — сказал в ответ.

И зовут двенадцать верных. «Чьих же больше стрел примерных?

Счет чтоб был из достоверных. Правда — сплошь, а лести — нет».

Отвечают: «Затемненья правде нет, и, без смягченья,

Ты не выдержишь сравненья, царь, тебе враждебен счет.

Хоть убей нас, нет нам дела, но тебе мы скажем смело:

Где его стрела летела, зверь ни шагу там вперед.

Всех две тысячи убили. Двадцать лишку в Автандиле

Смерть нашли. В той меткой силе промах луку незнаком.

Как наметит, так уж строго — зверю кончена дорога.

А твоих собрали много стрел, рассыпанных кругом».

Царь смеется, смех кристален. Злою мыслью не ужален,

Он ничуть не опечален. «Что ж, победа не моя».

За приемного он сына рад, в том счастье, не кручина.

Любит сердце — что едино, любит роза соловья.

Миг вкушая настоящий, вот сидят они у чащи.

Как колосьев строй шуршащий, смотрит воинов толпа.

Возле них двенадцать смелых, ни пред чем не оробелых.

Видно, как в лесных пределах вьется водная тропа.

2. Сказ о том, как царь арабский увидел витязя, одетого в барсову шкуру

На опушке, над потоком, в тоскованьи одиноком,

Странный витязь был, в глубоком размышленьи над рекой.

За поводья вороного он коня держал, и снова

Слезы лились из немого сердца, сжатого тоской.

Как небесными звездами, все сияло жемчугами,

Млели нежными огнями и доспехи и седло.

Был как лев он, но стекали слезы, полные печали,

По щекам, где розы вяли, а не искрились светло.

Был в кафтан одет он бурый, сверху ж барсовою шкурой,

И сидел он так, понурый, в шапке барсовой склонясь.

Толстый хлыст в руке был зримым. Так сидел он нелюдимым.

Точно был окутан дымом, весь — волшебный, весь — томясь.

Раб идет к нему с вопросом от царя, но пред утесом

Вид тех слез, подобных росам, точно стать ему велел.

Пред такою силой горя замолчи, или не споря,

Плачь, как плачет в пропасть моря дождь, узнавши свой предел.

Раб в великом был смущеньи, трепетаньи и сомненьи,

И смотрел он в удивленьи на печального бойца.

«Царь велит прийти», — сказал он наконец, вздыхал и ждал он.

Витязь нем, и не слыхал он, не поднимет вверх лица.

С наклоненным книзу ликом, весь в забвении великом,

Не внимал окружным крикам, изливал с слезами кровь.

Длил он странные рыданья, трепетал в огне сгоранья,

Нет терзаньям окончанья, слезы льются вновь и вновь.

Свеян ум его куда-то. Мысль его свинцом объята.

Раб идет путем возврата, не добившись ничего,

Снова царское посланье повторял, но нет вниманья,

Никакого нет вещанья розоцветных губ его.

Раб вернулся без ответа: «На мои слова привета

Он был глух. Мой взор от света солнца яркого погас.

Я жалел его невольно. Сердце билось больно-больно.

Вижу, ждать уже довольно, протомился целый час».

Царь дивился. Дивованье перешло в негодованье.

Изрекает приказанье он двенадцати рабам:

«Вы оружие берите, всей толпой к нему идите

И скорее приведите мне того, кто медлит там».

Исполняя приказанье, вот рабы идут. Шуршанье

Слышно ног, звенит бряцанье их доспехов. Витязь встал,

Весь в слезах еще. Но взором вскинул. Видит, тесным хором,

Люди с воинским убором. Вскрикнув: «Горе!» замолчал.

Вытер он глаза руками, укрепил колчан с стрелами,

Меч с блестящими ножнами. Вот на быстром он коне.

Что ему — рабы, их слово? Направляет вороного

Прочь куда-то, никакого им ответа, — он во сне.

Тут, его схватить желая, вмиг — к нему толпа живая,

Вот рука, и вот другая устремилась. Смерть им в том

Одного он о другого раздробил, рукою снова

Чуть махнул, убил, иного до груди рассек хлыстом.

Пали трупы вправо, влево. Царь кипит, исполнен гнева.

Он кричит рабам, но сева Смерти — жатва собрана.

Юный даже и не глянет на того, кого он ранит.

Кто домчится, мертвым станет, участь всем пред ним одна.

Царь разгневан, горячится, на коня скорей садится.

С Автандилом вместе мчится, чтоб надменного настичь.

Но, как в искристом тумане, как на сказочном Мерани,

Не принявши с ними брани, он сокрылся, кличь не кличь.

Увидав, что царь в погоне, что за ним несутся кони,

Он, в мгновенной обороне, вдруг, хлестнув коня, исчез.

Точно в пропасть провалился или в небо удалился,

Ищут, нет, и след сокрылся. Ничего. Как в мгле завес.

Хоть следов копыт искали, — нет, исчез в какой-то дали.

Словно призрак увидали, призрак был один лишь миг.