Витя Коробков - пионер, партизан - [9]

— Вот чудеса! — пришел в восхищение Витя. — Вода из ничего. Не надо и искать ее!

— Да нет, — разочаровал его отец. — Очень уж мало воды накапливается таким способом. Только крайняя нужда заставляла людей пользоваться им.

— А где же Айвазовский нашел воду? — поинтересовался Витя.

— Он провел водопровод издалека; из своего имения Субаша. Там есть источник. Это километров двадцать-двадцать пять отсюда.

Витя придвинулся ближе к отцу:

— Папа, а ты обещал рассказать о прошлом, о людях нашего города. Помнишь?

Отец вопросительно взглянул на сына:

— О ком же?

— О тех, кого у кладбищенской стены расстреляли, — напомнил Витя.

— Это ты про комиссаров? — Михаил Иванович задумался, словно перебирая что-то в памяти, потом медленно продолжал: — Крепкие были люди… Знал я одного из таких героев.

Витя так весь и подался к отцу. Глаза его загорелись:

— Расскажи, папа!

— Ненадолго свела меня судьба с ним, — в раздумье говорил отец. — Вскоре погиб он. Уже потом мне люди многое порассказали.

— Он кто, комиссар был? — не терпелось Вите.

— Комиссар. Назукин его фамилия. Иван Назукин.

— Знаю, — обрадовался Витя. — Знаю. У нас в городе улица такая: Назукина называется.

— Он и есть, — подтвердил Михаил Иванович. — Это уже после гражданской войны его именем улицу назвали.

Михаил Иванович приподнялся, прислонился к стволу дуба.

— Что же, — сказал он. — Если ты так интересуешься, расскажу по порядку все, что знаю про этого человека. Рассказывали, что родился он на Урале, в бедной крестьянской семье. Учился в школе недолго. Из второго класса ушел на заработки. Сначала работал на заводе молотобойцем, потом кузнецом. Но жизнь его не становилась легче. Труд был тяжелый, а платили за него гроши. Задумался парень: «Почему так? Одни работают, строят машины, выращивают зерно, а живут впроголодь. Другие имеют богатство, хоть и не трудятся. В чем тут дело?» И начал он читать революционные книжки, в которых объяснялось, как нужно изменить порядки, чтобы рабочий человек стал хозяином своей страны, хозяином своего труда.

В то время случилась на заводе забастовка. Назукин вместе с народом пошел. И не так, чтобы где-нибудь в стороне, а в первых рядах — в зачинщиках. Ну, понятно, с завода его уволили.

Слыхал я еще, что служил он матросом на подводной лодке «Судак». Крепкую закалку получил. Матросы народ боевой, дружный. Все за одного, один за всех. Назукин там помогал большевикам. Дело это опасное. Попадешься — военный суд и расстрел. Но он, понятно, знал, на что шел. И не боялся.

А тут началась революция. Назукин в партию вступил, и уже ни одно настоящее дело не обходилось без него. Горяч был и умел зажигать людей. Крепко полюбили его революционные моряки, избрали в Совет солдатских и рабочих депутатов.

В нашем городе Назукин появился летом 1919 года. Тяжелое было время. Хозяйничали в Крыму белогвардейцы. Но Назукин прошел хорошую школу революционной работы. Не боялся он ни беляков, ни немецких оккупантов и все время работал в большевистском подполье.

— А ты где его видел? — нетерпеливо спросил Витя.

— Не торопись, — успокоил Михаил Иванович сына. — Узнаешь и об этом. Я тогда еще совсем молодой был. У нас в типографии народ подобрался боевой: листовки большевикам тайком печатали, собирались иной раз тайно агитатора послушать. Зазвали как-то и меня на такую сходку в хибарке одного печатника, на самой окраине города. Прихожу. Сидят в полутемной комнате человек пятнадцать, тихо переговариваются. А потом один встает и говорит: «От большевистского подпольного комитета слово имеет дядя Ваня». Я так и ахнул. Знал: какого-то «дядю Ваню» полиция по всему городу ищет. Встал он, крепкий такой, коренастый, волосы черные, и глаза горят. Хорошую нам речь сказал. Как вспомню, до сих пор за сердце берет. Потом посидели еще, поговорили. «Дядя Ваня» к одному подойдет, к другому. Подошел и ко мне. Взял за плечо, чувствую: сила у него в руках изрядная. Говорит: «Молчать умеешь?» — «Умею». — «Ну, так вот, здесь у меня десять листовок. Надо, чтоб дошли они до рабочих. Сможешь?» — «Смогу», — отвечаю. Пожал он мне руку, крепко пожал, от души. «Верю, — и говорит, — что сможешь».

Спрятал я листовки — и домой. «Как, — думаю, — я с ними в порт проберусь? Пообещать легко, а выполнить — и тяжело и опасно». А у меня в то время приработок был: папиросами торговал, с нашей же феодосийской фабрики. Взял я десять пачек и в каждую — по листовке. К началу смены стоял уже у портовых ворот.

— Эй, кому папиросы, кому папиросы? Сам бы курил, да деньги надо. Кому папиросы, дорого не возьму, по дешевке отдаю!

Папиросы у меня, и правда, были дешевые, чиновники их не брали, только грузчики подходили, как раз те, кто нужен. Я подаю пачку и добавляю:

— Покуришь сам, передай товарищу.

Это мне ребята наши типографские посоветовали. Условный, видно, знак был.

За полчаса все десять пачек разошлись. Бегу домой и, понимаешь, вижу: навстречу мне под руку с полицейским надзирателем идет «дядя Ваня». Волосы прилизаны, на прямой пробор расчесаны. Костюмчик хоть я поношенный, но вполне приличный, а в руке шляпу держит. И так идут они, разговаривают и прямо мимо часового в подъезд одного дома входят. А в доме этом какое-то белогвардейское учреждение помещалось: то ли штаб, то ли городская управа. Вот, думаю, и фунт изюму. Это же не иначе — провокатор. Это, нас запросто сегодня всех перехватают.