Витя Коробков - пионер, партизан - [81]

Павлик хорошо знал этот окоп. Несколько месяцев тому назад они уже отсиживались в нем с Сергеем, ожидая, пока успокоятся встревоженные партизанскими вылазками фашисты. Поэтому он не стал задерживаться. Полдень застал его уже у Косой балки. Он не пошел сразу к окопу, а, укрывшись в кустарнике, стал наблюдать за косогором, на котором был вырыт окоп. Но сколько ни всматривался, ничто не говорило о присутствии человека.

Павлик решил было уже спуститься к окопу, чтобы убедиться, что там действительно никого нет, но шум приближающихся шагов остановил его. Павлик затаился. Он увидел, как зашевелились ветки орешника и из раздвинувшегося куста выглянула мальчишеская голова в пилотке. Витя, это был он, возвращаясь из Старого Крыма, решил заглянуть к своему новому приятелю и узнать, не нужна ли опять его помощь.

Витя спустился к окопу. Сергея не было. Став на колени, пошарил рукой под корневищем старого дуба. Обещанной записки Сергей не оставил. Витя растерянно посмотрел по сторонам, нагнулся и снова ощупал корневище. Записки не было. Значит, беда все-таки случилась.

Витя еще некоторое время посидел у окопа и, согнувшись, словно вещевой мешок за плечами стал вдруг тяжелее, пошел прочь.

Павлик продолжал лежать в кустах. Он знал теперь, что Сергея нет в окопе, но надеялся, что радист придет.

Прошло более часа. Снова зашуршала листва, и к окопу спустился высокий сутулый человек с узенькими, острыми глазками. Павлик без труда узнал в нем партизана Вятченко, он встречал его в партизанском отряде, лагерь которого был одно время расположен рядом со стоянкой парашютистов. Вятченко заглянул в окоп, пошарил глазами по кустам и, подобравшись к ним, лег на землю, затаился.

Время шло. Сергей не появлялся, и Павлик решил обратиться к Вятченко. Все-таки свой, партизан. Может быть, знает что-нибудь о Сергее.

— Дяденька! — тихо позвал он. Вятченко вздрогнул от неожиданности.

— Ты что здесь?

Павлик не ответил. Вятченко подполз к нему.

— Радиста ждешь? Сергея? И меня послали предупредить его. Гестапо напало на след парашютистов. Троих взяли. Теперь его ищут, Сергея.

— А как предупредить-то? — взволнованно зашептал Павлик. — Сюда он должен прийти.

— А не пришел, — отрезал Вятченко. — Видно, у старой землянки пережидает.

О существовании старой землянки знали раньше только двое — Павлик и Сергей. Но теперь о ней заговорил Вятченко: значит, Сергей посвятил его в эту тайну. И Павлик согласился идти с Вятченко.

Близился вечер. Сумрачные тени ложились между деревьями. Это было на руку. Но едва Павлик спустился в землянку, как на него навалились двое, скрутили руки, тряпкой заткнули рот.

К ночи Павлика доставили в Старый Крым, и косой рыжий немец, хорошо говоривший по-русски, тут же стал допрашивать его.

Эх, Павлик, Павлик! Как же ты не доверился Вите и не окликнул его там, у старого окопа. Он бы предупредил тебя об опасности, он отвел бы от тебя беду…

РЫЖАЯ КРЫСА

Переводчик «ГФП-312» Альфред Михельсон был доволен собой. Прошло всего несколько месяцев, как группа фашистской тайной полевой полиции обосновалась в Старом Крыму, а гестаповская тюрьма уже переполнена. Благодаря ему, Михельсону, в руках полиции оказались десятки партизан, подпольщиков, советских разведчиков. С особой гордостью вспоминал Михельсон, как удалось ему заслать провокаторов в одну из феодосийских подпольных патриотических групп. Тогда сразу же были арестованы члены группы Михаил Гусько, Владимир Сердобольский, Мария Иогель, та самая, которую следователь полка назвал Красивой Марией. Она и впрямь была очень хороша, но и не менее упряма: сколько ни пытали ее, сколько ни истязали — не сказала ни слова: ни одной фамилии партизан, подпольщиков, ни одной явки.

А водолаз Гусько? Было установлено, что именно он, раздобыв где-то водолазный костюм, перерезал провода, идущие под водой к зарядам тола. В конце декабря 1941 года русский десант высадился в порту. Немцы пустили ток по проводам, уверенные, что порт взлетит на воздух. Но взрыва не произошло… Водолаз тоже упорно молчал. Заставить его говорить было невозможно.

Когда Михельсон думал о той твердости, с которой держались арестованные, его начинали точить сомнения. Правильно ли он поступил, перекинувшись в сорок первом к фашистам? Не испортил ли себе карьеру, не проиграл ли? Он мечтал заслужить доверие гитлеровцев и получить после войны тепленькое местечко городского головы или начальника тайной полиции. Но с конца 1941 года фашисты терпели одно поражение за другим, и теперь уже трудно было рассчитывать на победу. Пора каждому позаботиться о своей шкуре. Уже агенты, завербованные в свое время Михельсоном, — Зуб, Олейниченко все чаще поговаривают о том, куда укрыться, если фашистская Германия погорит. Они грабят арестованных, копят золотые вещи, помышляя устроиться где-нибудь в Швейцарии, на берегу Женевского озера. Подлецы! Думают только о себе. Ладно, Альфред их всех обойдет!

Но как ни успокаивал себя Михельсон, он не мог отделаться от мысли, что дела его из рук вон плохи. Об этом напомнил ему на допросе и схваченный по доносу Вятченко советский радист-разведчик, который называл себя то Володей, то Васей. Настоящего имени Михельсон так и не смог установить, хотя вырвал в злобе изобретенными Зубом щипцами все ногти на руках не только у разведчика, но и у его связного Павлика. Пытка, которую не могли наблюдать до конца даже следователи Блейер и Вайс. И вот, когда Блейер и Вайс сбежали и Михельсон остался один на один с арестованными, разведчик заговорил. Он сказал, глядя Михельсону с издевкой в лицо: