Витебский вокзал, или Вечерние прогулки через годы - [13]
30 мая. Приехала в Минск Галина Уланова. И сегодня мы гурьбой (в основном - студентки) ринулись в Оперный. "Лебединое озеро" Чайковского. И она - Одетта-Одиллия… Как мы все аплодировали, как кричали, вызывая ее снова и снова. А перед началом балета, когда еще не поднялся занавес, из соседнего ряда кто-то громко сказал: "Смотрите, Вертинский пришел!.." И все повернулись к нему. И я - тоже…
31 мая. Узнали, что сегодня концерт Александра Вертинского. И, конечно, добыли дешевые билеты. С галерки, где мы сидели, мне не так хорошо был он виден. Но слышен, слышен - картавый выговор и мягкий голос пробивались в мою сентиментальную лирическую душу. Его песни я слышал от мамы, которая помнила наизусть многие строки. И, кажется, они даже влияли на первые мои стихи. На концерте звучали: "Доченьки", "Мадам, уже падают листья", "В вечерних ресторанах", "В бананово-лимонном Сингапуре", "Что за ветер в степи молдаванской". По дороге в общежитие я все повторял, потому что на кончике языка были и стихи и мелодии…
28 сентября. Сижу в Ленинке. И вдруг странное желание подняться бы и громогласно что-нибудь прочесть - Маяковского или "Весеннюю сказку", но во весь голос, нарушая тишину с шелестящими страницами и легкими перешептываниями.
Вчера слушал Лемешева: Ленский, "Евгений Онегин". Пришел с Майкой, а ушел с Жанкой: "дурная голова поэта ногам покоя не дает"… Человеку 20 лет, а он дурака валяет… И сразу пять девочек нравятся… А Лемешев в знаменитой арии "Куда, куда вы удалились?" неожиданно "сорвался" - и мне было очень жаль его…
В Минске появился троллейбус. И я его воспел: "Через улицы и площади гордо шел он потому, что зелеными ладошами липы хлопали ему. И толпой до сквера ближнего провожала детвора. А трамвай звонил обиженно, что прошла его пора…" А моя пора только начинается - пора поэзии и любви, они неразделимы.
2 октября. Снова выбрали в бюро: зам. по оргвопросам. На собрании какая-то девушка, выступая, сказала что-то вроде того, что я работал за все бывшее бюро, превращаясь временами от его имени в "мальчика на побегушках" (за последнее ей тут же всыпали). Но самое интересное: во время ее выступления распахивается дверь - и я вхожу с "Молнией" в руках. А в ней - крупный рисунок-шарж - мы с секретарем Викой, и громадными буквами выведено: "Два горемычных бурлака тянут работу филфака…" Смех. Аплодисменты…
5 октября. Вчера на литературном вечере хорошо, выступал Иван Шамякин, а вместе с ним были и вяло выступали, плохо читали свои стихи Волкодаев, Шарапов, Горулев, Ковалев (он когда-то приезжал в Наровлю, был первым живым поэтом, которого я встретил)… Будут ли мои стихи когда-нибудь печатать или они останутся достоянием круга моих слушателей? В "Сталинку" взяли и обещали напечатать "Первый троллейбус". Но так и не напечатали…
Позавчера выступал на университетском активе. "Бил" "Сталинку" и "Чырвонку" за то, что мало интересных материалов, почти не пишут о студентах: "Если был бы я поэтом, я бы так сказал об этом: пожелаем газетам мы самую малость - чтобы в них о студентах побольше писалось…"
15 октября. Накупил кучу конвертов. Буду рассылать стихи в редакции. "Хочешь, как Мартин Иден?" - спросил Миша Мушинский, с которым часто говорим о литературе… Да, вот хочу и буду рассылать: в "Литгазету", в "Смену", в "Советскую Отчизну".
28 октября. С 11 по 20 октября были "на картошке" в деревне Шебуны… Шли дожди. Холодина. Особенно по вечерам, когда мы, уставшие, жгли костры, пекли картошку, пели до хрипоты песни… Тепло мне было, когда накрывшись одной шинелью (дала мне в колхоз свою фронтовую Нина), сидели у костра с Л. или я набрасывал ей на плечи, а сам сидел в пиджачке…
29 октября. А вот и первый ответ из журналов и газет. "Смена": использовать не могут, "пожар - бедствие, несчастие, зачем же с ним сравнивать весеннее цветение", "можно найти и более подходящее сравнение"… Да, да, можно найти - пусть поищут…
5 ноября. Был на днях на вечере в пединституте. Чествовали Якуба Коласа - ему 70. От имени молодых выступал Нил Гилевич… Вчера на большом филфаковском вечере читал "Чтоб сиял…" и "Студенческую комнату". Из "Сталинки" и "Комсомолки" - "зверские" ответы… А девочки: Ирка - "диверсантка" и Жанка - "марсианка"…
2 декабря. Смотрел док. фильм о Левитане. Прочел "Чехов и Левитан". И весь вечер писал о нем до головной боли… Перечитал, чуть подправил, еще бы надо - и сила! Десять строф, из них пять - сегодняшние. Из старых кое-какие строки выбросил…
3 декабря. Опять "Левитан". Строфы улетают и прилетают. Сейчас одиннадцать. Есть сильный костяк. Переделываю. Выбрасываю, и пишу новые строки… Выступал в типографии "Красный печатник", приняли хорошо.
5 декабря. Вчера - на университетском вечере, посвященном Дню Сталинской Конституции, я прочел "Здравствуй, молодость!", а потом объявил: "Стихи о художнике Левитане". И тут же бросил в аудиторию, которая, как всегда, меня тепло и дружественно встретила и ждала совсем другого чего-то, я бросил в тишину два эпиграфа: "Царская Россия была тюрьмой народов" - Ленин и "Граждане СССР, независимо от расы и национальности имеют право на…" (я перечислил на что имеют право) - и назвал источник: Сталинская Конституция, статья 123… Падали в аудиторию мои раскаленные строки. Как она воспринимала их? Понимала ли, на что я иду, читая такие стихи? Да и понимал ли я сам? В том месте, где я говорил о дружбе Левитана и Чехова, была строка, которую надо срочно переделать: "Уехать бы на зиму в Крым". Аудитория вдруг оживилась: кому не хотелось бы в этот снежный декабрьский вечер кануна праздника очутиться в Крыму. Но после этого я, возвышая голос, прочел: "Их дружба нужна не двоим - России нужна эта дружба…" Аудитория стала затихать, что-то уловив или предчувствуя. И совсем умолкла, когда я прочитал: "Жандармы следят. Подлежит осмотру мельчайший набросок. Презрительной кличкою "жид" его именуют в доносах. Вчера предложили ему покинуть Москву, как еврею. А завтра предложат тюрьму, а может, веревку на шею. Царю нету дела, что Русь святынею он почитает…" После стихов раздались недружные хлопки, а я выбежал из аудитории. Кто-то, стоявший за дверью, обронил: "Зря ты на празднике такие стихи читал"… А Володя Недведский в общежитии у окна по-товарищески советовал о "таком" не писать, быть, "как Маршак", не выражая свою национальность, просто оставаться лириком…
В начале семидесятых годов БССР облетело сенсационное сообщение: арестован председатель Оршанского райпотребсоюза М. 3. Борода. Сообщение привлекло к себе внимание еще и потому, что следствие по делу вели органы госбезопасности. Даже по тем незначительным известиям, что просачивались сквозь завесу таинственности (это совсем естественно, ибо было связано с секретной для того времени службой КГБ), "дело Бороды" приобрело нешуточные размеры. А поскольку известий тех явно не хватало, рождались слухи, выдумки, нередко фантастические.
В книге рассказывается о деятельности органов госбезопасности Магаданской области по борьбе с хищением золота. Вторая часть книги посвящена событиям Великой Отечественной войны, в том числе фронтовым страницам истории органов безопасности страны.
Повседневная жизнь первой семьи Соединенных Штатов для обычного человека остается тайной. Ее каждый день помогают хранить сотрудники Белого дома, которые всегда остаются в тени: дворецкие, горничные, швейцары, повара, флористы. Многие из них работают в резиденции поколениями. Они каждый день трудятся бок о бок с президентом – готовят ему завтрак, застилают постель и сопровождают от лифта к рабочему кабинету – и видят их такими, какие они есть на самом деле. Кейт Андерсен Брауэр взяла интервью у действующих и бывших сотрудников резиденции.
«Иногда на то, чтобы восстановить историческую справедливость, уходят десятилетия. Пострадавшие люди часто не доживают до этого момента, но их потомки продолжают верить и ждать, что однажды настанет особенный день, и правда будет раскрыта. И души их предков обретут покой…».
Не каждый московский дом имеет столь увлекательную биографию, как знаменитые Сандуновские бани, или в просторечии Сандуны. На первый взгляд кажется несовместимым соединение такого прозаического сооружения с упоминанием о высоком искусстве. Однако именно выдающаяся русская певица Елизавета Семеновна Сандунова «с голосом чистым, как хрусталь, и звонким, как золото» и ее муж Сила Николаевич, который «почитался первым комиком на русских сценах», с начала XIX в. были их владельцами. Бани, переменив ряд хозяев, удержали первоначальное название Сандуновских.
Предлагаемая вниманию советского читателя брошюра известного американского историка и публициста Герберта Аптекера, вышедшая в свет в Нью-Йорке в 1954 году, посвящена разоблачению тех представителей американской реакционной историографии, которые выступают под эгидой «Общества истории бизнеса», ведущего атаку на историческую науку с позиций «большого бизнеса», то есть монополистического капитала. В своем боевом разоблачительном памфлете, который издается на русском языке с незначительными сокращениями, Аптекер показывает, как монополии и их историки-«лауреаты» пытаются перекроить историю на свой лад.