Витающие в облаках - [92]

Наконец я пробилась к выходу из зала, проскочив мимо Давины…

— Вот, — говорю я Норе. — Ты должна мне фунт.

…и попала, похоже, в бывшую бильярдную, где воздух был чуть посвежей. Здесь, однако, никто не размахивал киями, а зеленое сукно стола было занято явно бесчувственным телом Гильберта — он лежал на электрической железной дороге, к большому недовольству тех, кто хотел в нее поиграть. Вокруг прямо на полу сидели кучки людей — мужского пола, без единого исключения — и играли в «Риск», «Дипломатию», маджонг и, конечно, го. Го…споди, как скучно. Скука, висящая в этом помещении, вполне могла превратить в камень живого человека, и я поскорее сбежала, задержавшись лишь для того, чтобы перевернуть лежащего навзничь Гильберта на бок, как учит техника первой помощи.

Я толкнула дверь на другом конце бильярдной — она открылась в небольшую комнату, где было совершенно темно, если не считать света от телевизора, в котором показывали «Папину армию». В дверях я столкнулась с Шугом, который обнял меня со словами: «Что, решила гульнуть, красава? Ну что, ты и я… того? А?» Он был очень пьян, и мне пришлось отпихнуть его и напомнить, что он «Бобов кореш» и потому не имеет морального права меня трахнуть. А где же сам Боб? Шуг зашуганно вздрогнул (рано или поздно это должно было случиться) и сказал: «Нинаю».

Я упрямо шла дальше. Поднявшись по небольшой лестнице для слуг в загадочные верхние области дома, я попала в холодную спальню, где зря старался керосиновый обогреватель. На холодном махровом покрывале двойной кровати лежали дочка Джилл с непроизносимым именем, еще два спящих ребенка неопределенных лет и — к моему огромному облегчению — Протей.

— Добро пожаловать в детскую, — сказала Кара и раскурила косяк.

— Так ты его, значит, нашла? — Я вгляделась в мирное спящее личико Протея.

— Тебе нехорошо? — спросила Кара. — Ты что-то бледная.

— Я и чувствую себя бледно.

Кара потянулась ко мне, схватила меня за запястье и деловито посчитала пульс.

— Я прошла курсы скорой помощи Святого Андрея, — сказала она, но тут же отпустила мою руку и сказала равнодушно: — Ты умерла.

— Хочешь остаться тут и посидеть с детьми? — спросила Джилл.

Мертвая бебиситтерша. Хороший вышел бы заголовок для чего-нибудь. Несмотря на окутавшую мозг пелену, я постаралась его запомнить, чтобы потом сказать Робину.

Я пошла дальше, спустилась по другой небольшой лестнице и стала заглядывать в другие комнаты — я сама не знала, ищу ли что-то. Возможно, я, как профессор Кузенс, должна была узнать искомое, когда найду его. В маленькой задней комнате обнаружился одинокий юноша с бульбулятором, окутанный невыносимым запахом горящей сальвии. Я сбежала от запаха и попала в другую комнату с телевизором — на сей раз это был портативный «Филипс», стоящий прямо посреди комнаты на полу. На экране бомбили какую-то страну, но зрителей не было, и я подумала, что мой долг — остаться и посмотреть несколько минут, но тут меня обуял страшный голод, и я решила попробовать найти дорогу обратно на кухню.

Вместо этого я попала, кажется, в какое-то совершенно отдельное крыло «Форреса». Этот дом явно проектировал Борхес, а строил Эшер[66]. Я понятия не имела, куда выходят окна — на север, юг, запад или восток, и даже — на каком я этаже. Я осторожно заглянула в комнату, которая когда-то, вероятно, была большой верхней гостиной, а сейчас представляла собой фантастическое зрелище разврата, достойное кисти Босха, — при свете нескольких чадящих свечей на полу хаотически-самозабвенно извивались обнаженные тела.

— Не мешайте, пожалуйста! — сказал бестелесный голос. — Здесь идут серьезные занятия по массажу!

Я поспешила скрыться; впрочем, я не осталась бы здесь ни за какие коврижки. Следом я оказалась в ванной, ледяном дворце, где сохранилась вся оригинальная обстановка и оборудование — хитросплетения медных труб и разрисованный цветами кафель, который выглядел бы уместней в баре «Спидуэлл»[67]. Древняя ванна, подобная вычурному катафалку, с выщербленной и потрескавшейся эмалью, стояла посреди помещения. Воды в ней не было, зато был юноша — полностью одетый и притом в цилиндре. На краю ванны сидел другой юноша, в парадном пиджаке из шотландки с узором «черная стража». Он держал в руках альбом «Сержант Пеппер» и объяснял лежащему в ванне, как плохо себя чувствует. Их разговор был словно позаимствован из пьесы Робина:

— Понимаешь, старик, по правде, хреново. Типа ну какой смысл в этом во всем?

Юноша в ванне сочувственно кивал:

— Да-да. Смысл жизни. Счаст-Лифф ли ты и все такое.

Перед омерзительно грязным унитазом стояла на коленях, словно молясь, девушка. Она тихо стонала. Это была первокурсница, которую я недавно видела в объятиях Роджера Оззера. Она легла на пол, прижавшись лбом к холодному грязному кафелю. Я перевернула ее на бок, как учит техника первой помощи (может, я больше ни на что и не гожусь в этой жизни) и велела парню с «Сержантом Пеппером» приглядывать за ней, но сомневаюсь, что он меня послушался.

Мне нужно было глотнуть свежего воздуха. По чистой случайности я наткнулась на главную лестницу дома — огромный деревянный полет фантазии, подделку под яковианский стиль, с резными чертополохами