Витающие в облаках - [94]

Нора идет по полосе прибоя. Это ни суша, ни море. Нора говорит, что граница между ними — портал в иной мир. Она не боится, что волна плеснет ей в резиновые сапоги. Время от времени она подбирает камешек или ракушку и сует в карман большого мужского плаща. Я подозреваю, что под шерстяным шарфом у нее все те же бриллианты. Она вглядывается в море — упорно, как моряк, что пытается увидеть на горизонте землю. Она нюхает ветер.

— Приближается, — говорит она.

— Что?

— Конец.

Она идет прочь. Карманы у нее набиты камнями. Я бегу следом, пересиливая ветер.

— Ну так что же? Объясни, что там было с браками, разводами и смертями.

Нора вздыхает и с почти театральной неохотой возобновляет свой рассказ:

— Эффи отправили в Лондон к каким-то дальним родственникам Стюартов-Мюрреев, «заканчивать образование». Жаль, что ее саму там не прикончили. Лахлан изучал юриспруденцию в Эдинбурге, а когда началась война, он пошел в армию, а Эффи вернулась домой в Гленкиттри, где целыми днями маялась без дела, жалуясь на скуку, — «аж глаза на лоб лезут». А хуже скучающей Эффи не может быть на свете ничего. Я с нетерпением ждала утра, когда можно будет уйти в школу — я ходила в местную начальную, — лишь для того, чтобы оказаться подальше от Эффи. Я для нее была «байстрючка», «соплячка». Она должна была за мной присматривать, поскольку Марджори все время болела, но на самом деле пальцем о палец не ударила. Нянек тогда уже не было — лондонский дом давно продали, эдинбургский сдавали компании по управлению недвижимостью, и деньги упорно, незримо утекали из кармана Стюартов-Мюрреев.

— Школа в Керктон-оф-Крэйги была маленькая; ученики — в основном дети окрестных фермеров. Я проводила с ними много времени и после уроков…

Нора умолкает с задумчивым видом. Я предполагаю, что ей неприятно вспоминать то время, когда у нее была нормальная жизнь, друзья, когда ее будущее все еще таило россыпь возможностей.

— Я всегда думала, что я дурная девочка, потому что не люблю ни Дональда, ни Марджори. Я боялась, что это значит — я вырасту такая же, как Эффи, и буду любить только себя, и больше никого. Но я не виновата, что Дональд был сварливым занудой, а Марджори — пьяницей. Они едва удостаивали меня словом, а друг друга — и вовсе никогда. Они были как люди, потерявшие душу.

Какой метафизический образ мысли у моей матери (которая мне не мать).

— Потом рядом с нами расквартировали какой-то армейский полк, и Эффи перестала скучать. Помню, один раз она явилась домой, когда мы все завтракали. Косметика у нее размазалась, волосы растрепались, и пахло от нее спиртным, сигаретами и чем-то еще, противным и вульгарным. Она считала себя красавицей, но по временам бывала самым безобразным созданием на свете.

Дональд начал орать на нее, называя позорной шлюхой, течной сучкой и так далее. «Ты что, хочешь еще одного байстрюка ошлепетить?» — кричал он.

А Эффи ответила: «Нет, если он окажется таким же тупым, как первая».

— Это что, подсказка?

Нора не обращает внимания на мой вопрос.

— Как бы там ни было, в конце концов она забеременела — отцом мог быть любой солдат из полка, но она охомутала офицера и вышла за него замуж.

Потом война кончилась…

— У тебя в рассказе время летит очень быстро, и ты пропускаешь все детали.

— У нас нет времени на детали. Муж Эффи… кажется, его звали Дирк, но я точно не помню: он произвел очень слабое впечатление на всех нас, а меньше всего — на Эффи… Итак, муж Эффи демобилизовался. Кажется, он был дипломированный землемер. Дирк — будем называть его так, хотя его и не так звали, — начал поговаривать о покупке миленького домика в городе, окруженном садами, на юге страны, и о детях. Думаю, Эффи просто не приходило в голову, что у Дирка может быть какая-то жизнь, не связанная с войной. Она бросила его, как только впервые увидела в штатском.

Марджори к тому времени уже умирала. У Дональда случился первый инсульт. Меня услали в школу — в Святого Леонарда, — где все учителя очень подозрительно относились ко мне, поскольку я была «сестрой Эвфимии», и мне пришлось учиться изо всех сил, доказывая, что я на нее совсем не похожа.

Лахлан работал в юридической фирме в Эдинбурге. У него была маленькая унылая квартирка в полуподвале на Камберленд-стрит, недалеко от бывшего особняка Стюартов-Мюрреев, в котором теперь расположилась страховая компания… вот тебе деталь, раз уж ты так настаиваешь…

После развода Эффи часто ездила к нему и жила у него подолгу. Из них вышла очень мерзкая парочка. Я понятия не имела, чем Эффи занимается весь день, пока Лахлан на работе.

Мне один раз пришлось поехать туда с ночевкой — прямо перед смертью Марджори. Мне было лет тринадцать. Меня положили спать на диване, и Эффи сказала: «Какой ужас, для меня теперь нет места. Лахлан, мне придется спать с тобой» — и засмеялась. Им обоим показалось, что это ужасно смешно. Им почему-то не пришло в голову, что Лахлана можно положить на диван, а мы с Эффи уместимся на кровати.

Были выходные. Лахлан и Эффи никуда не пошли, задернули занавески и все выходные только пили и курили. Я надеялась, что они хотя бы сводят меня погулять в замок. В конце концов я пошла одна, много часов бродила по Эдинбургу и в итоге заблудилась. Полицейский показал мне дорогу обратно. Жаль, что он не проводил меня до места. Может быть, тогда меня забрали бы социальные службы и отдали в другую семью, в нормальную жизнь. Квартира была как помойка — бутылки, пепельницы, грязные тарелки, даже нижнее белье. Лахлан валялся без чувств на диване, а Эффи была настолько пьяна, что едва могла говорить.