Вист, пас, мизер… - [2]

Васька вертелся весь день под дверью, пытался проникнуть внутрь, с виноватым видом входя в вестибюль, откуда его неизменно выгоняла женщина в белом халате, которая, сколько он знал ее, всегда сидела на стуле при входе.

Эта женщина разрешала находиться в корпусе серой кошке, которую все называли Марьей Ивановной. Кошка сидела у нее на коленях, важно, подняв трубой хвост, расхаживала по вестибюлю, сверкала зелеными глазищами в кустах по ночам. Васька для нее вообще как бы не существовал, ну и на здоровье, рассуждал он, в ее обществе никакого толка, однако знал, что Марья Ивановна только делает вид, что не замечает. На самом же деле при встрече сжималась вся в пружину — поднималась шерсть на спине и распушивался хвост. Он обходил ее стороной, презирая за коварный нрав.

С Марьей Ивановной дружил бродячий кот с обрубленным, как у чистопородного боксера, хвостом. С Васькой у кота было почти взаимопонимание, они при встречах не стремились к драке. Каждый из них считал, что им делить нечего — идешь своей дорогой, ну и иди, у тебя свои дела, у меня — свои. Возможно, их сближала одинаковая судьба — они были ничьими. У кота не было дома и хозяина, у Васьки тоже. Кот был обшарпанным, в длинной, свалявшейся шерсти таскал репейники и имел блох, щедро делился ими с Марьей Ивановной. Тем не менее высокомерная и избалованная киска, а ведь тоже по сути ничья, принимала ухаживания бродяги, который нередко притаскивал к двери воробья в зубах или мышь. Вот в таких случаях кот, увидев Ваську, фырчал сквозь стиснутые зубы, словно тот мог позариться на его подарок. Васька прощал ему эти выходки и отходил в сторону, чтобы посмотреть, как женщина, заметив в дверях кискиного кавалера, будет угощать его веником. В первый раз, не ожидая такого поворота дел, кот даже оставил добычу на крыльце. Теперь же он ее не бросал, с мышью в зубах серой молнией вонзался в куст.

Васька не злорадствовал — и он был знаком с веником, хотя женщина к нему относилась лучше, чем к бродяге-коту. Иногда выносила поесть, а в минуты особого душевного расположения могла и приласкать, почесав ему за ушами. Кота же женщина ненавидела, не оставляла ему даже надежд на доброе отношение. Хотя тот перед нею, по мнению Васьки, ничем не провинился.

Он до вечера прождал вожака, лежа на крыльце — с этого истинно собачьего места его никто и никогда не сгонял. После ужина отдыхающие выносили ему завернутые в салфетки кусочки мяса, рыбу или куриные косточки — в основном это были женщина, приехавшие сюда сбавить в весе. Васька наелся до отвала, и когда ему вынесли еще и цыпленка-табака, потревоженного чуть-чуть, только для вида, он отнес его в кусты и зарыл про запас, на черный день.

Здесь ему жилось сытно, в любое время можно было пойти к кухне, где в железные ящики выбрасывали отходы, и найти все, что пожелается. Но у ящиков даже кот появлялся редко, а Васька ходил туда только за большими костями, которыми любил развлекаться. В окрестных кустах зарывал их, не зная, сколько продлится сытное житье и не наступят ли голодные времена. До кровавой войны в Абхазии, когда кусочек рая на земле — Пицунда — опустеет, было много лет, но Васька закапывал кости.

Евгений Юрьевич после ужина прогуливался с двумя приятелями по бетонным дорожкам, разделявшим газоны с цветами, побывал у моря, которое еще шумело громко, но уже успокаивалось, а затем зашел в бар. Васька следовал за ним по пятам, но так и незамеченный остался снова под дверью.

В баре играла музыка, отдыхающие пили вино и танцевали. Заходить туда Ваське было нельзя — бармен не любил его, однажды даже ударил ногой, уверенный в том, что не получит сдачи.

Евгений Юрьевич сидел с друзьями на высоких вертящихся стульчиках, пил через соломинку коктейль, иногда танцевал с женщинами, но больше всех с Эрой — красивой девушкой с пышными распущенными волосами, в светлом брючном костюме. Васька не одобрял его выбора — красивая была не добрая, задавака, как Марья Ивановна, никогда не погладила и не угостила. И пахла она какими-то колючими духами. Но когда Евгений Юрьевич приглашал Аню, не такую красивую, как та, Васька радовался: он с ней дружил, она была добрая.

После танцев Евгений Юрьевич прошелся еще раз к морю, а когда вернулся в спальный корпус, теперь, Васька знал это, пробудет там до утра. Ему стало обидно, что вожак за целый день так и не обратил на него внимание, но подавил в себе обиду — ему лучше, как поступать. На то он и вожак. Свернувшись в клубок, Васька продремал на бетонном крыльце всю ночь.

Рано утром где-то в корпусе заиграло радио — Васька приподнялся, встряхнулся, замотал головой так, что в ушах загремело. Он знал, что Евгений Юрьевич выйдет в кедах и шортах, с полотенцем через плечо. Он просыпался в доме отдыха первым, и это еще раз убеждало Ваську, что Евгений Юрьевич здесь действительно настоящий вожак.

Открылась дверь, Евгений Юрьевич, как всегда бывало по утрам, увидев Ваську, улыбнулся и сказал:

— Ты здесь? Ну, давай пробежимся…

Васька лег на спину, прижал к туловищу лапы — напомнил, что признает его своим вожаком. Но Евгений Юрьевич отнесся к этому равнодушно, может быть, даже не понял смысла позы подчинения. Потом перед Васькой замелькали сильные упругие ноги, он почувствовал себя очень счастливым — бежал вместе с вожаком. Море было совсем спокойным, отдыхало, и Васька, заглянув в глаза Евгению Юрьевичу, не обидится ли тот, прибавил в скорости. Он был гончей собакой, бегать любил, только не с кем было бегать.