Високосный год - [43]

Лиза, мельком глянув на него, утерла слезы и рассеянно поправила скатерть на столе. В эти минуты она вспомнила и об отце, которого никогда не видела и, наверное, не увидит… Он ни разу не появился и не давал о себе знать. Мать избегала говорить о нем.

На другой день рано утром они пошли на кладбище. Там было тихо и мрачновато. На высоких, пышно разросшихся деревьях кричали галки. В маленькую церквушку семенили благообразные старухи в черных платках, тоже похожие на галок. Редкие посетители пробирались по узким тропкам к оградам с памятниками и обелисками.

Лиза долго сидела над могилой матери. Степан Артемьевич стоял рядом молча. Потом они ушли, оставив у пирамидки цветы в стеклянной банке с водой.

Лиза сказала:

— Не знаю, долго ли простоят наши цветы… Говорят-говорят, их воруют и снова продают…

— Какое кощунство! — возмутился Степан Артемьевич. — Неужели в наше время есть кладбищенские воришки?

— Вероятно, есть, раз говорят…

Потом был поминальный ужин, а когда приглашенные разошлись, Лиза стала прибираться в квартире.

Снова, медленно передвигаясь по опустевшей комнате, Лиза рассматривала, будто впервые, разные безделушки, коробочки, статуэтки на этажерке, на туалетном столике перед трюмо, платья в шкафу. Наконец она подошла к стеллажам с книгами. На них все было аккуратно расставлено по алфавиту — Гете, Достоевский, Лермонтов, Мопассан, Олдридж, Пушкин, Рабле, Сервантес, Хемингуэй… Мать любила порядок. На отдельной полке над письменным столом — учебники, литература по педагогике. Тут Анна Павловна прежде готовилась к урокам.

Лиза взяла с полки томик, раскрыла на той странице, куда мать вложила закладку из пожелтевшей полоски бумаги, и стала негромко читать:

Ребенок сказал: «Что такое трава?» — и принес мне полные горсти травы.

Что мог я ответить ребенку? Я знаю не больше его, что такое трава.

Может быть, это флаг моих чувств, сотканный из зеленой материи цвета надежды?..

Лиза дочитала стихотворение до конца, Степан Артемьевич спросил:

— Чьи это стихи?

— Уолта Уитмена.

— Не читал. Слышал о поэте, но читать не доводилось.

— Возьмем книгу с собой. Дома прочтешь, — Лиза отложила томик в сторону. — Книги, как люди, живут дружно, рядом. Для меня они — как живые…

Она подошла к столу, села и задумалась. На стене перед ней висел отрывной календарь, на нем было число — 5 июля, день смерти матери. Предыдущий листок Анна Павловна сорвала накануне, а утром пятого уже встать не могла, и Лиза вызвала «скорую».

Она сорвала листок, чтобы его сохранить, и принялась осматривать ящики письменного стола. Их было три. В нижнем хранились писчая бумага, тетради, флаконы с чернилами, в среднем — папки с учебными планами, конспектами уроков, и еще какие-то деловые бумаги. В верхнем — старенький картонный бювар с документами, метриками, облигациями займов, ордером на квартиру, сберкнижкой и лотерейными билетами. Лиза аккуратно сложила все обратно в бювар. Выдвинув ящик побольше, она увидела конверт. На нем было написано: «Моей дочери Елизавете Михайловне Вешняковой». Лиза стала читать письмо.

Мать высказывала тревогу: у нее в последнее время появились нехорошие предчувствия, как перед серьезной болезнью или несчастьем. Поэтому она решила оставить «на всякий случай» эту записку, если вдруг что-нибудь с нею случится. Она сообщала, что, кроме дочери, наследников у нее нет, поэтому Лиза может распоряжаться имуществом и вкладом на сберегательной книжке по своему усмотрению. Дальше она писала следующее:

«Теперь об отце. Его имя — Михаил Борисович Романенко. — Четкий, каллиграфический почерк Анны Павловны стал неровным, торопливым. — Он — военный моряк, лейтенант. Я познакомилась с ним в интерклубе, и случилось так, что он ночевал у меня. А через два дня уехал, оставив свой адрес. Но я ни разу не написала ему и даже на его письма не ответила и не сообщила о твоем рождении, хотя знала, что он неженат. Он, конечно, не знал, что у меня от него ребенок, а я не хотела ему навязываться…

Видимо, я сделала ошибку. Прости меня, Лиза. Я была тогда молода, неопытна, быть может, даже и легкомысленна. Возможно, когда-нибудь он появится, так можешь показать ему это письмо. Впрочем, решай сама, как поступить.

О случившемся я не сожалею — ведь у меня есть любимая, славная доченька. Жила я только для тебя, Лиза, и ради тебя…»

— Что ты там притихла? Что читаешь? — спросил муж. Лиза, волнуясь, свернула письмо, спрятала его на прежнее место.

— Да так… Мамино старое письмо. Наверное, от подруги, — ответила она.

Степан Артемьевич, не заметив ее волнения, продолжал просматривать журнал, а Лиза стала машинально переставлять на полке книги. Она решила ничего не говорить мужу, ни об этом письме, ни об отце: «Зачем ему знать?»

Степан Артемьевич положил журнал и, встав с дивана, пошел на кухню поставить чайник.

— Попьем чайку, поужинаем, — сказал он Лизе.

Весь вечер она была молчалива, грустна, и Степан Артемьевич, понимая ее состояние, тоже молчал и был ласков и предупредителен.

Утром, когда они стали собираться в путь, кто-то позвонил в квартиру. Степан Артемьевич пошел открывать и увидел на лестничной площадке пожилого военного моряка в звании капитана второго ранга. В руках моряк держал шинель и дорожный портфель.