Висимские рассказы - [17]
– Хм! Ещё спрашиваешь. На втором этаже, над пожаркой.
– Ну да. А я вот, кстати, только и помню, что на втором этаже. Ни планировку, ни мебель не могу вспомнить. Даже кровать, на которой спал. Вот лестницу во дворе, большую и широкую, ведущую к нам на второй этаж, помню. А так…
Наступило недолгое молчание. Каждый из нас думал о своём, пытаясь хоть немного освежить память, восстановить воспоминания.
– Слушай, – вдруг встрепенулась сестра, – а как звали корову, помнишь?
– Ну откуда же. Только догадываться могу. У нас ведь всегда или Малютки были, или Зорьки.
– Во-от, – довольно протянула сестра, – а я помню. Красоткой её звали! И была она чёрно-бурая с огромными рогами и большущим выменем.
– Так всё остальное, кроме имени, я тоже помню. Я вообще всех наших коров помню и по имени, и по окраске. А последнюю Зорьку даже во время отёла принимал. Потом выкармливал и раздаивал, мама-то боялась подходить к молодой коровке.
– Ну и как тебе акушером быть – понравилось? – рассмеялась сестра.
– Да как тебе сказать… Корова, она ведь не человек. Это женщины при родах орут благим матом, а корова лежит и только помукивает немного. И непонятно, то ли от боли она постанывает, то ли телёночка поторапливает, чтобы на свет божий поскорее вылезал. А вообще – у меня тогда ни страха никакого не было, ни отвращения. Просто, как будто делал обыкновенную работу. И всё. Запомнилось только, что тёлочка очень скользкая была. Мама почему меня и позвала тогда на помощь, сама никак справиться не могла. А я в хлев прибежал, что, говорю, делать-то? Мама говорит: тяни за ножки. Я ухватился, а они скользкие, из рук вырываются. Я и так, я и сяк – не получается. Потом мама тряпку какую-то бросила, чтоб не скользило, и потихоньку-потихоньку тёлочку-то я и принял.
– Поди потом и молоко пить не хотелось? Насмотрелся.
– Почему? Что тут такого? Это же всё естественно. А, как говорил кто-то из умных людей: «Что естественно – то не безобразно».
Я немного помолчал и, вздохнув, добавил:
– Хорошая тогда из этой тёлочки коровка выросла. Именно коровка, ведь ростом была меньше всех коров в стаде. Зорькой звали. Зато молока давала больше других, удоистая была. И какое молоко было вкуснющее! Эх, только вспоминать и остаётся. Жаль, так тяжело она из жизни потом уходила. И опять же молча. Ты эту историю-то знаешь?
– Нет, мы тогда вроде бы в Людиново жили, что ли… Не помню. Только со слов знаю.
– А получилось так, что мама утром пришла Зорьку доить, а та не встаёт никак. Мама её «и кнутом, и пряником» – ни в какую. Позвала меня, вдвоём попытались поднять – тоже всё напрасно. Мама пошла к соседям, позвала мужиков. Пришли, посмотрели, решили на вожжах попробовать поднять. И, правда, подняли, поставили на ноги. Но только вожжи ослабили, Зорька-то опять на бок завалилась. Пробовали ещё несколько раз – всё безрезультатно. «Придётся резать», – сказали мужики и ушли. А мама никак не сдавалась – весь день и всю ночь возле Зорьки была. То кусочек хлебушка ей попробует дать, то водички попить. Всё бесполезно. Ни ест, не пьёт. Только из глаз слезищи огромные бегут. Я до этого не верил, что животные плакать могут, а тут сам увидел. Тяжёлое зрелище.
Утром Зорьки не стало. Мама подняла меня часов в шесть, наверно. «Зорька, – говорит, – умерла, пойду лошадь искать. Надо на скотомогильник её увезти».
Ну, а дальше всё произошло, как в анекдоте. Только мама вышла из ворот, а мимо Вадька Ашихмин идёт. Как всегда, с бодуна. Подошёл к маме.
– Тёть Зин, дай похмелиться, а то худо мне.
Мама, недолго думая, ему и предложила:
– Корова у меня сдохла, помоги увезти. Тогда и на опохмелку дам.
Вадька от услышанной новости аж подпрыгнул.
– Как сдохла? А где она сейчас-то?
– Да вон, на заднем дворе лежит. Где ж ей быть? – вздохнула мама.
– Тётя Зина! Я сейчас! – оживлённо протараторил Вадька. – Я всё сделаю. – И вдруг неожиданно спросил: – Ты её мне отдашь?
– Да забирай, – махнула рукой мама, – куда мне её теперь. Мужики вон вчера говорили, чтоб заколола, а я всё надеялась, что оклемается. Вот и пронадеялась. Сдохла коровка.
Мама шмыгнула носом. Вадька чуть ли не вприпрыжку куда-то побежал. Уже отбежав метров на пятьдесят, он обернулся и громко прокричал:
– Тётя Зина, так ты никому её не отдавай! Я щас, быстро!
И, действительно, минут через двадцать Вадька тарабанил в ворота. Мама вышла открыть.
– А где лошадь? – удивлённо спросила она, заглядывая Вадьке за спину.
– Зачем нам лошадь? Я сейчас корову вашу разделаю и по частям увезу на тачке. Тётя Зина, ты не против?
– Да мне какая разница. Только увези, пожалуйста, сделай милость.
И работа на заднем дворе закипела. Сначала Вадька отрубил корове голову. Потом, не сдирая шкуры, вспорол ей брюхо и выгреб прямо на пол коровьи внутренности, после чего разрубил тушу на несколько частей. Разрубая заднюю часть, он громко присвистнул и позвал маму.
– Тётя Зина, смотри, что тут творится. Даже если бы вчера ты её, страдалицу, зарезала, то всё равно есть это мясо, наверно, не стала бы.
– А что такое? – подошла мама.
– Да вон, смотри, – ткнул Вадька ногой в наполовину сгнивший обрубок хребта. – Похоже, корову твою кто-то хорошо какой-то дубиной приложил. Или назло, или залезла куда. Рана-то не зажила и загноилась. Пока могла, коровёнка ходила, а тут, видно, силы поиссякли.
