Виноватых нет - [22]

Она угрожающе придвинулась, а мне совсем не было страшно. Вот ни капельки. Как будто между мной и этой некрасивой женщиной стояла невидимая и непробиваемая стена. Мне было немного её жалко, немного смешно, а больше — противно. И я сказала:

— Причём тут отец? Почему вы с ним всё время обобщаете? Ты, чуть что — «вы с отцом», он ко мне с претензиями — «вы с матерью». Это, во-первых. А, во-вторых, вы со мной разве как с человеком обращаетесь? Я от вас слова нормального не слышал. Только наезды и проверки, как в армии. Даже дверь в комнату закрыть нельзя. А, думаешь, приятно слушать, как вы ругаетесь каждый день? Уши вянут, между прочим.

— Ты… Ты… — Елена Анатольевна не знала, что сказать. Только за сердце хваталась и губами шевелила, как рыба. Мне её стало жалко. Я шагнула к ней — поддержать, помочь сесть. И тут моя голова взорвалась.

— Ах ты мелкий поганец, — прогремел где-то надо мной голос Сельцова-старшего. — Ты что мать изводишь? Давно не получал?

Я открыла глаза. В голове гудело. Спину холодила бетонная стена.

Вот, значит, какая штука — оплеуха. Раньше мне о ней только читать доводилось…

Я оттолкнулась от стены и выпрямилась.

— Здравствуй, папа.

Он навис надо мной — багровый, страшный, с перекошенным лицом.

— Ты что себе позволяешь, сосунок? — прорычал он. — Забыл, чей хлеб ешь? Под чьей крышей живёшь?

— Витя… — слабо встряла Елена Анатольевна. — Не надо.

— А ты молчи! — рявкнул на жену Сельцов-старший. — Распустила захребетника!

— Значит, орать на маму только тебе можно? — невинно поинтересовалась я.

Виктор Павлович глухо зарычал и замахнулся.

Думаю, Игорь бы на моём месте всё-таки не ударил. Какой-никакой, а это его отец. Но я просто испугалась, потому что точно знала: сейчас этот огромный дядька мне врежет.

И тело сработало само. Я даже не поняла, что произошло. Виктор Павлович лежал на полу, постанывая, а у меня зудели костяшки пальцев.

— Гера! — вскрикнула Елена Анатольевна. — Ты с ума сошел!

— Нет, — со злостью ответила я. — Это вы тут все спятили. Ругаетесь каждый день, с кулаками бросаетесь. И думаете, что мне всё равно. А мне не всё равно! — голос неожиданно сорвался. — Мне не наплевать! И терпеть я больше не могу! Я хочу в нормальной семье жить! А вы задрали меня уже!

Я перепрыгнула через отца Сельцова, который кряхтел, но не поднимался, и выскочила из квартиры. В горле першило от слёз, но глаза оставались сухими.

Только на улице ко мне вернулась способность соображать.

Куда теперь идти?

Я никогда не уходила из дома. Всегда презирала тех, кто из-за скандалов с родителями демонстративно хлопал дверью. Во-первых, потому что это глупо — всё равно ведь придётся возвращаться. Насовсем ведь не уйдёшь. А, во-вторых, уходом ничего не докажешь. Доказать можно словами и делом. А если убежишь — как доказывать-то? Но, оказывается, бывают моменты, когда говорить не с кем. И тогда единственный способ заставить себя услышать — это показать, что больше по этим правилам играть не будешь.

Куда же теперь деваться? Как эту проблему решают другие парни?

Тьфу ты, получив по голове, я перестала соображать. Мне-то не нужно искать, где переночевать. У меня дом есть. Пусть моё место в нём занимает другой человек, но и для меня-Сельцова там найдётся уголок…

Я медленно шагала по аллее, усыпанной листьями. А навстречу двигался широкоплечий парень с огромной собакой на поводке. Такой же рыжей и лохматой, как он сам.

Витька.

Я никому не рассказывала, как ёкает что-то в груди при его появлении. Даже папе. Я не хочу, чтобы он спрашивал: «Ты влюбилась?» и заставлял анализировать это чувство. Мне просто нравилось смотреть на Витьку. Как он хмурится, как смеётся, как задумчиво грызет колпачок ручки… Конечно, я для него — одна из многих. Малявка. По нему такие девчонки сохнут — закачаешься. И сейчас я приготовилась кивнуть ему и пройти мимо. Но Витька заулыбался, как будто приятеля встретил. Протянул правую, не занятую поводком руку:

— Привет, Сельцов! Извини, забыл, как тебя зовут.

— Игорь.

— А я Витька.

— Я знаю.

— Откуда?

Я ухмыльнулась:

— Тебя все знают.

— Да? — весело удивился Витька. — Хотя, ты у нас теперь тоже что-то вроде знаменитости. Стойкий оловянный солдатик.

— Почему?

— Ха! Навалял двум парням и не колешься, за что.

— Давай не будем об этом, — попросила я. Получилось неожиданно мрачно.

— Запросто. Я в чужие тайны лезу только по долгу службы, — Витька подошел к скамейке и повернулся к собаке. — Сидеть.

Пёс послушно уселся на газон. Витька плюхнулся на скамейку, я машинально села рядом.

— Что за порода? — спросила я, чтобы не молчать.

— Золотой ретривер.

— Твоя собака? — спросила я. И тут же обругала себя за глупость: ну и вопросик. Сейчас Витька скажет: нет, твоя.

Но Витька небрежно отозвался:

— Клиента.

— В смысле?

— Зарабатываю я так, — тем же тоном объяснил Витька. — Предки бабла не дают на карманные расходы. Говорят: сам добывай. Вот, папаша пристроил собак выгуливать. Какие-никакие, а деньги.

Я сидела, не зная, что сказать. А Витька глянул на меня и добавил:

— Ты не думай, у меня папа не жадный. У него просто своя концепция воспитания. Говорит, насмотрелся на сыночков богатых родителей, которым всё готовое досталось. Ничего не умеют, фирму в наследство получат и промотают за два-три года. Поэтому меня приучает к самостоятельности…