Виноватые и правые - [32]
— Что же дальше было? — спросил я Марью.
— «Садись, говорит, к зыбке: обменка качай». Гляжу — и вправду зыбка висит, а в зыбке[47] младен лежит и ревет… жалостно таково… Я встала, перешла к зыбке, стала качать, — а младен и затих… «Ишь, говорит лешак, чует крещеную кость! Даром, что обменок». «Ой, сказала лешачиха, не люб мне этот обменок: другого бы мне». «А где я возьму? Нет ныне», говорит лешак. — А я знай качаю. Опять, слышу, наши кричат: «Машка, Машка»! «Постой ужо, говорит лешак лешачихе: „Надо отвести“». Сам пошел. Я опять слышу, как наши меня гаркают… и столь близко. А потом все тише, тише, да и совсем неслышно стало.
— Ну, так и есть: отвел, — опять вмешался депутат. — А тебе бы, глупой, тут-то и перекреститься.
— Не смела при них-то, Алексей Иванович.
— Ну, так сама виновата.
— Да уж знаю я теперечи это; а что делать — близок локоть, да не укусишь. — Только вот воротился лешак. «Ужнать давай», говорит лешачихе. «Домой пошли». Это про наших-то он сказал. Лешачиха собрала на стол; только скатертки не постлала, а так… на голый. Сели они, а ни рук не помыли и не благословясь. И меня зовут: «Иди, говорит, лешачиха, и ты садись».
— Не хочу, — я говорю, — тетушка. «Ну, говорит, не хошь, так как хошь: губа толще — брюхо тоньше». А сами, слышу, так за обе щеки и уписывают… и ложек не облизывают.
— А что они ели-то? — спросил депутат.
— А кто их знает, Алексей Иванович: хоть и темно было, а огня они не вздували. Сперва она что-то из печи доставала, — я не знаю что, — а потом молока, кажись, из голбца приносила… так из кринки прямо и жрали. Как пришло им вставать из-за стола, лешачиха опять мне говорит: «Ешь, коли хошь: я и убирать не стану, да и обменка-то накорми». А я и говорю: ешьте сами-то во здравье. — Как сказала я это, лешак встал из-за стола и вышел из избы, да как захохочет: «Хо, хо, хо, хо, хо»! А там широко по лесу стали откликаться другие лешаки: хо, хо, хо, хо, хо! Трескоток по лесу пошел. А этот потом заголосил: «Ешьте во здравье! Ешьте во здравье»! Ну, и другие там тоже: ровно петухи перекликаются. Потом этот-то подошел к окошку, да как свиснет, да как ухнет, — тут уж, сама не своя, я перекрестилась… И вдруг все пропало!
— Ну, так вот то-то же и есть, — заметил депутат, нетерпеливо поворачиваясь на лавке.
Марья, как будто не обращая на это внимания, продолжала:
— Вдруг очутилась я… как уж и сказать?.. С той стороны колодина, с другой — пень; там — сук в рожу упирается; там — в спину чем-то колет. И мокро, и студено. Нельзя пошевелиться. Всякий суставчик, всякая косточка болит… намял, видно, окаянный. А теметь такая вокруг. Лешаки все гаркают. Вот это лежу я и думаю: дождусь красна-солнышка, а там что будет. Долга мне, в. б., эта ноченька показалась: ни другу, ни недругу, ни злому татарину не хочу я напасти этакой. Только вот красна зорюшка зарумянилась. Перекрестилась я, да и давай колоды отодвигать, сучья ломать, разный сор выбрасывать… И вот, как взойти солнышку — я совсем выскреблась. Слышу, птички трепещутся… чирикают. А я! Пересохло мое горлышко: пить охота страшная! Вот и поползла я… Доползла я до ляги, — вот, где и нашли меня крещеные… Как доползла — и напилась. Горька мне эта вода показалась!
— А перекрестилась ли ты перед тем? — спросил Марью депутат.
— А уж и не помню, Алексей Иванович: сам видишь, не в уме была. — Только как напилась, так на животе-то у меня и заурчало что-то, а вокруг, на заре-то, так лягуши и квакают, а лешаков уж не слышно стало. Вот пригрело меня солнышком, я и забылась; и долго, долго спала: только под вечер разбудилась; слышу, наши ищут меня.
Тут Марья остановилась.
— А как лешачиха-то ходит? — спросил ее депутат.
— А просто, Алексей Иванович: от наших баб почитай не отличишь: только шары[48] у нее шибко велики мне показались. И лешак-от тоже.
— Ну, лешаков-то уж мы знаем, а вот видока на лешачиху-то мы не встречали. Да, это она верно сказывает, в. в., — заметил мне депутат.
— Так точно, Алексей Иванович, — отозвался отец Марьи.
— А как же, — спросил я, — какая-то Пушка сказывала соседям, что перед тем, как ты пропала, видела, что тебя манил Сенька Буторич и потом был близ тебя.
— Никакого Сеньки не видала я, ваше благородие… не помню: может, ей так показалось.
— Это может быть, в. в., — вступился депутат: — ведь лешак и завсе в какого-нибудь знакомого оборачивается. А велика-ли эта Пушка-то? — спросил он отца Марьи.
— Да недоросток еще, Алексей Иванович, — отвечал тот, — годов двенадцати, не знаю, будет ли.
— Так что, — заметил Алексей Иванович, — может, большим-то и не видно, а от младена не укрыться нечистому.
— Это верно, Алексей Иванович, — заметил отец Марьи.
— Теперь объясни мне, Марья, отчего у тебя живот вырастал? — спросил я.
— Неужто ты еще не догадался, в. б.? — отведала Марья.
— Нет.
— А старые-то люди говорят, от того, что, не благословясь, воды из ляги напилась. Это точно правда. После того, как подняли меня в лесу-то, завсе стало на животе урчать, а ину пору слышу, как будто что-то там поворачивается. Там смотрю, и брюхо прибывать стало: ой, думаю, что это со мной доспелося? Батюшку с матушкой, всех соседей спрашиваю: а что, говорят, либо от лягуш, либо от змей.
Лето. Кембридж. Друзья. Тусовки. Казалось бы, очередное, ничем не примечательное лето для Элизабет Джонсон, но даже одно новое знакомство способно перевернуть твою жизнь с ног на голову. И кто знает, кем может оказаться человек, с которым ты сталкиваешься в коридоре университета каждый день, и к чему порой приводит любопытство… Содержит нецензурную брань.
Валентина Олесова, молодая женщина тридцати с небольшим лет, свободная, юрист по образованию, заглянув утром в почтовый ящик, обнаружила письмо, из которого узнала о существовании родной тетки, сестре отца, о которой в семье никогда не упоминали. Мария, так зовут вновь обретенную родственницу, проживает в Праге. Она недавно овдовела и решила вернуться на родину. Но для этого ей нужно было вступить в права наследства после смерти мужа и продать клинику, которой владел ее покойный муж. Однако Мария погибает под колесами автомобиля, а клиника переходит к заместителю ее мужа по завещанию, которое якобы составил муж перед смертью.
Продолжение первой части захватывающего рассказа. В этой книге вы узнаете как дальше повернется жизнь героев.
В детективе «Случайная жертва» сыщик-любитель Тимофей Савельевич снова берётся за расследование безнадёжного дела. Совершено двойное убийство, жертвами которого стали известный правозащитник и скромная девушка. За их убийство уже осуждён человек, но внезапно появляются новые доказательства, ставящие под сомнение вынесенный приговор. Подозреваемых слишком много и шанс найти виновного минимален. Но большой опыт и нестандартный подход к решению задач должны помочь Тимофею Савельевичу вычислить настоящего убийцу.
В каждом из нас кроется страх того, чего боятся нет абсолютно никакого смысла. И всякий, у кого есть подобная причина для беспокойств, пытается её спрятать в своей душе как можно глубже. Однако Нат считал, что ничего такого в этом нет. Ведь никто ему толком не объяснял, каких страхов стоит стесняться, а каких нет. Он спрашивал, но понятного ответа ему так никто и не дал. Почему? В этом Нат тоже пытался разобраться. Это вторая повесть из цикла "Дом на распутье". О том, как начинались приключения Натана Эймона и его друзей, вы можете прочесть в книге "Убийство в классическом стиле".
Приморский край, почти наши дни. Во время крещенских купаний жители деревни находят труп местного художника. Праздник испорчен, а милиция убеждена, что неудачливый служитель искусств покончил с собой. Однако видимых причин для этого нет: он был не стар, вполне доволен жизнью и полон творческих планов. Имел место несчастный случай? Или смерть художника оказалась кому-то выгодна? За расследование берется лучший друг погибшего, бывший моряк и молодой пенсионер Иван Ильич Осинников. Содержит нецензурную брань.
В антологии впервые собрана русская шерлокиана, опубликованная в период с начала XX в. и до Второй мировой войны. В это масштабное по полноте и широте охвата издание включены вольные продолжения и пастиши, пародии и юмористические рассказы, истории о приключениях Шерлока Холмса в городах и весях Российской империи и Советского Союза и статьи критиков и интерпретаторов. Многие произведения переиздаются впервые.
Отмычки и револьверы, парики и внушительные кулаки, нюх и упорство гончей и интуиция настоящего сыщика: по следу преступников идут знаменитый американский детектив Джон Вильсон и его неустрашимый брат Фред.Некоторые приключения Джона Вильсона основаны на нашумевших расследованиях, вошедших в анналы криминалистики, а его прототипом стал Джон Вильсон Мюррей, самый известный канадский детектив конца XIX-начала ХХ века.Во втором издании исправлены некоторые недочеты первого; полностью печатается выпуск «Тайна водяной мельницы», ранее приводившийся с сокращениями.
Книга включает весь цикл рассказов о приключениях Шерлока Холмса и доктора Уотсона в Сибири, написанных популярным дореволюционным автором русской «шерлокианы» П. Орловцем. Особый колорит этим рассказам придает сибирская экзотика — золотые прииски, мрачные таежные дебри, зверства беглых каторжников, пьяные загулы взяточников и казнокрадов… Все это было не понаслышке знакомо автору, пересекавшему Сибирь по дороге на фронт русско-японской войны. Публикация «Похождений Шерлока Холмса в Сибири» в серии «Новая шерлокиана» завершает издание всех доступных нам шерлокианских произведений П.
Впервые на русском языке — полный перевод классики детективного жанра, книги М. Ф. Шила «Князь Залесский».Залесский, этот «самый декадентский» литературный детектив, «Шерлок Холмс в доме Эшера», которым восхищался Х. Л. Борхес, проводит свои дни в полуразрушенном аббатстве, в комнате, наполненной реликвиями ушедших веков.Не покидая кушетки, в дурманящем дыму, Залесский — достойный соперник Холмса и Огюста Дюпена — раскрывает таинственные преступления, опираясь на свой громадный интеллект и энциклопедические познания.Но Залесский не просто сыщик-любитель, занятый игрой ума: романтический русский князь, изгнанник и эстет воплощает художника-декадента, каким видел его один из самых заметных авторов викторианской декадентской и фантастической прозы.