Симпатяга мертвец так глубоко вздохнул и с такой силой выдохнул, что весь скукожился и на секунду завис в своем мундире, точно пробка на волне.
– Паршивый враль! – вскричал Тюлип. – Знать тебя не хочу!
Он гордо отвернулся и, шатаясь, углубился в сумрачное подземелье.
А вслед ему неслось:
– И больше он не шевелился! Коровы орошали его тело слезами, телята лизали его в нос, но, убедившись, что он окончательно мертв, засунули в карету и повезли, а сами пошли следом, так что шествие растянулось на весь город. Вот так, вот так я и завоевал чистейший и прекраснейший цветок из всех, что испокон веков цвели под знойным небом Испании. Оле!
В конце рассказа бош прищелкнул пальцами.
И наступила тишина. Тюлип продвинулся еще немного ощупью.
– Позор! – вдруг выразительно произнес чей-то голос прямо над ухом у Тюлипа. Тюлипа вырвало от неожиданности, он зашатался на цыпочках и с трудом удержался на пороге чуланчика – о! он его тотчас узнал. Знакомые почтенные скелетины, дылда и коротышка, сидя на гробах друг напротив друга, с похвальным усердием терли грязными тряпками надтреснутые тарелки. И болтали, – вернее, говорила дылда, скрипучим и довольно неприятным голосом, а коротышка лишь вставляла негодующие реплики.
– Позор! – воскликнула она как раз в ту минуту, гневно обратив к небесам пустые глазницы.
– Согласна с вами на все сто, голубушка! – степенно поддержала ее дылда. – Но это еще не все! Куда там! Все только началось! Революции ей показалось мало. Она вошла во вкус! Повадилась являться по утрам полуголая и размалеванная, как шлюха, чтоб его раззадорить. И пристает к нему: “Хочу землетрясение! Настоящее! Сильное! Обалденное! Какого еще не бывало! Самое потрясное землетрясение! Ты ведь устроишь, милый? Подаришь своей маленькой пусечке всего одно землетрясеньице?”
– Позор! – угрюмо возмутилась коротышка.
– Ну да! А старик-то себе бороду двумя руками рвет да скулит по-собачьи: “Не могу, моя пусечка, птенчик мой, не могу! И так уж я себе испортил репутацию! Меня все презирают! Ненавидят! Ругают с утра до ночи! Никто, кроме священников – и то! – меня не уважает! Даже имя мое проклинают! Все! Все люди на свете! И правильно делают! Им, бедным, от меня одни несчастья! Сплошные гадости! То смерть, то голод! За что им все это, Фифи, мой птенчик! Вспомни хоть революцию на той неделе! Ты захотела – ты ее и получила! А наводнение! Погибла вся деревня! Пятьсот человек утонуло! И это не считая женщин и детей! А то крушение поездов… все в кровавое месиво!” А она: “Это было давно! Хочу еще! Хочу землетрясение! Большое! Грандиозное! Сильнейшее!” – и ножкой топает.
– Бывают же такие женщины, – проскрежетала коротышка, укоризненно качая головой. – Позор!
– Ну да. Тогда она его обозвала старым хреном, который, дескать, ничего уже не может, а он взъярился и устроил в Азии землетрясение – пятьдесят тысяч жертв – да эпидемию чумы послал, которую она два месяца выпрашивала. Он ей ни в чем, дорогая, ни в чем не отказывает! Неловко говорить, но стоит ей назвать его “своей сладенькой трубочкой с кремом”, как он готов сотворить что угодно!
– По-зор! – отчеканила коротышка.
– Да! А потом ему стыдно, его мучит совесть, он напивается, чтобы забыться, велит монахам дрочить себя по-скотски, не спит ночами и рыдает. Прямо ест себя поедом, из-за того что причинил столько зла почти незнакомым людям. Ведь он, по сути, добрый старикан! Только ослаб… одряхлел… притомился… Э-хе-хе… Ему бы хорошую, порядочную женщину, чтобы она о нем заботилась, а не эту шалаву бесстыжую!
– Э-хе-хе… – согласно подхватила коротышка.
– Хм-хм! – с сомнением хмыкнул Тюлип.
Скелетины вздрогнули и обратили в его сторону пустые глазницы.
– За нами шпионят, голубушка! – воскликнула дылда, почесывая колено. – Не стыдно вам подслушивать под дверью, молодой человек?
– Позор! – нахмурясь, прошипела коротышка.
Тюлип икнул:
– Вы – ик! – совершенно неправильно – ик! – истолковываете мои намерения, как сказал однажды парижский палач моему доброму другу Карлу Лысому, когда тот наотрез отказался идти на эшафот.
– Неудивительно! – ехидно заметила дылда.
– Что это вам неудивительно? – спросил Тюлип. – Что он так сказал?
– Нет! – отрезала дылда. – Что он был вашим другом и окончил жизнь на эшафоте!
– Хи-хи! – зловеще усмехнулась коротышка. – Умеете вы, дорогая, пошутить!
– Хи-хи-хи-хи! – не удержалась крыса, которая все это время сидела там и слушала; она покраснела и юркнула прочь, смутившись тем, что выдала себя.
– Да, за словом в карман не полезет, – согласился Тюлип. – Только мой друг умер вовсе не на эшафоте. Он был так потрясен словами палача, что весь побагровел – его хватил удар, и все, конец. Всегда, бедняга, слишком нервный был. Жена увидела, как он скончался во цвете лет, и утопилась в Сене, и дочка их покончила с собой от горя, и зять пустил себе пулю в висок, ну а палач, виновник этой четверной трагедии, тот не простил себе неосторожной шутки и зачах от тоски. О-хо-хо…
Он еле подавил рыдание.
– О-хо-хо… – всхлипнула дылда. – Господи боже, какой ужас!
– Какая страшная ошибка! – разревелась коротышка, утирая глаза кулаками. – Какая трагедия!
