Вино мертвецов - [32]

– Ничего страшного, – учтиво ответил Тюлип, потирая нос. – Пустяки!

– Так, значит, это не вы? – продребезжала старушка.

 – Мне, право, очень жаль, – самым светским тоном ответил Тюлип. – Я бы и рад, но увы… это не я!

– В таком случае, – продребезжала старушка, – я пошла. Пойду поищу где-нибудь еще. Всего хорошего, месье!

– Мое почтение, мадам! – поклонился Тюлип.

Но потерял равновесие, вскрикнул, непроизвольно побежал куда-то в сторону, под ногами громко хлюпала вода, возмущенно квакали жабы; и наконец, совершенно сбитый с толку, он остановился в круге желтого света. Воняло так, что Тюлип закашлялся… Прямо перед ним стоял легаш со свечой.

– Нэк! – рыгнул Тюлип.

– Да ты, брат, пьяный! – с завистью воскликнул легаш.

– Нэк! – согласился Тюлип.

Легаш принюхался:

– Дешевая сивуха! По десять су за литр! Ах ты, скотина!

– Иэк! – скромно рыгнул Тюлип.

Вдруг где-то закричал ребенок. Крик был короткий, сиплый, резкий, как ругательство. Он исходил от земли, как бы со всех сторон сразу, далекий и близкий. Как будто сама ночь крикнула вот так, детским голосом.

– Может, это он? – с надеждой сказал легаш. – От него так смердит? Как думаешь, свинская твоя рожа, а?

– Иэк! – с сомнением рыгнул Тюлип.

Пышная шевелюра

Желтый свечной кружок переместился, попал на какую-то дверь… То была не просто дверь, не обычная, а покойная, – дверь, похороненная по всем правилам, иначе говоря, труп двери. Но и после смерти она выполняла свою функцию: закрывала вход в могилу. Вся в трещинах, в пауках и паутине, она старалась все же сохранять достойный… неприступный… безупречный вид, но это плохо удавалось. Тем более что от прошлой, не особо благородной жизни на ней осталось постыдное красноречивое клеймо – WC. Легаш подошел, постучал… Никто не ответил. Он постучал еще. На этот раз послышись тяжелые, шаркающие шаги. Дверь открылась. Над ровным пламенем свечи нарисовалось морщинистое лицо.

– Что нужно?

Легаш молчал, воинственно топорща крысиные усы.

Тюлип рыгнул:

– Иэк!

Лицо над ровным пламенем свечи зашевелилось, морщины на щеках, на лбу пошли мелкими волнами.

 – Знаю-знаю… – торопливо и хрипло заговорил отворивший дверь. – Вы по поводу мальчишки. Сказать, что он орет. Как будто я не знаю! Или вы думаете, мне приятно слушать этот ор? А куда деваться? Задушить его я уже не могу, и что прикажете делать? Моя жена болела. И гной попал ей в молоко. А ребенок орал и орал, потому что он пил этот гной. Так сказал врач. Его вызвал хозяин. За свой счет – надеялся, что мать с ребенком заберут в больницу. А он орал из-за гноя в грудном молоке. Так сказал врач. Да-да, врач. Только уже было поздно. У ребенка прогнили кишки. Прогнили, ага, из-за материнского молока. Такая штука! Из-за материнского молока. С материнским гноем. И вот он орал и орал. Тогда я взял веревку. Сделал петлю. Встал на стул. Просунул голову в петлю. Чтобы не слышать его ор. И вот я тут. Но вы же слышите…

Он поднял руку. Раздался крик, короткий, сиплый, резкий, как ругательство.

– Ребенок все равно орет.

И тут легаша осенило.

– Дайте-ка посмотреть! – воскликнул он. – У меня идея! Вы уверены, что эта малявка только орет? А может, он еще чуток пованивает? Недаром гноя насосался! Так вы уверены? Уверены?

Тот, за дверью, молчал. Лицо его над ровным пламенем свечи не дрогнуло, не дрогнули морщины.

– Ну, что уставился? – гаркнул легаш. – Заклинило?

Дверь с грохотом закрылась. Вместо лица в морщинах перед нами снова оказалась табличка WC, на диво беленькая и новенькая.

– А, чтоб тебя! – ругнулся легаш.

Он ловко плюнул в голову кемарившей на камне жабы и уныло потопал прочь, таща за собою огромную расплывчатую тень. Тюлип, задыхаясь от вони, хотел последовать за ним, но заблудился, а вскоре, сам не зная как, вдруг оказался перед девицей с пышной шевелюрой, – она сидела за конторкой с кассовым аппаратом, обезноженная, как все кассирши, и пристально смотрела на пришельца поверх зажженной свечи.

– Добрый день, мадам! – пролепетал Тюлип, пару раз сблевнув, и галантно повихлялся перед нею.

Пышная шевелюра мрачно, с рыданием в голосе отозвалась:

– Добрый день, месье…

И тяжело вздохнула. Тюлип, из вежливости, тоже. Он огляделся, но не обнаружил ничего, что подсказало бы, где он находится: свеча мало что освещала, в полумраке виднелись лишь пустые гробы. Оттуда, где они громоздились, доносился мощный храп. Тюлип достал из кармана щегольской клетчатый платок и, изящно покачиваясь, промокнул лоб.

– Смерть всегда поражает невинных, – промолвила пышная шевелюра.

– Это точно! – согласился Тюлип, все так же качаясь из стороны в сторону.

– Справки выдаются бесплатно, – душевно прошептала шевелюра. – Вы ведь из общей могилы? Небось новенький?

– Точно, – подтвердил Тюлип, раскачиваясь все сильнее. – Новенький! Именно так.

– Увы! – Пышная шевелюра возвела очи горе.

– Увы! – повторил Тюлип, тоже закатил глаза и даже подпустил слезу.

Казалось, пышная шевелюра опечалилась еще больше, но то была иллюзия, ибо большей скорби и отчаяния человеческое лицо выразить не способно.

– Ужасно! – простонала она. – Это просто ужасно!

– Да, – согласился Тюлип. – Это просто… – И, помолчав, договорил: – Уж-жасно!