Молнии все сверкали, гром все грохотал, моча все низвергалась, легаши все тонули, писсуар все плыл, скелет все барахтался. По временам в мутножелтый поток с глухим плеском падали камни.
– У меня камни! Я так стар! Мне так больно! Так скверно!
Тюлип стонал и кашлял от ядовитого, разъедающего ноздри смрада. По шею в бурлящей моче, он пробирался к краю могилы. Мимо лихо пронесся гроб. Его мощными гребками гнал вперед прочно усевшийся на дне мертвец… Греб отличным спортивным стилем. Внезапно прекратилось сверкание молний, стих гром, оборвался ливень. Тюлип остановился… обернулся… Земля впивала божественную влагу… быстро… шумно… жадно… С видимым наслаждением… и громким буль-буль-буль… Будто прополаскивала ею горло… смаковала… прежде чем проглотить…
Очень скоро о потопе напоминали лишь лужи… зловоние… перевернутый зеленый домик в углу… да несколько ползающих там и тут легашей, жалких, похожих на промокших мух или на червяков.
– Вот у моей жены был постоялец, так с ним такое частенько случалось! – процедил Тюлип сквозь зубы, вызывающе глядя вверх. – Особенно по ночам. Но он, по крайней мере, к доктору ходил лечиться! И не мочился людям на голову!
– Заткнись! – беззлобно пророкотал удаляющийся бас. – Не то еще получишь!
– Ладно-ладно, я ничего не говорил! – буркнул Тюлип и благоразумно нырнул в потемки. – Пусть радуется, что тут моей женушки не было. Уж она бы не постеснялась сказать ему все, что думает!
Он плелся, шатаясь, чертыхаясь, обхватив себя руками. Тошнотворная вонь преследовала его. Мало того, она его обгоняла, неслась ему навстречу. Казалось, сама ночь, прогнившая насквозь, медленно разлагается, источая изо всех своих пор такой вот смертный крик.
– Пьеро! – вдруг прохрипел чей-то голос так близко, что Тюлип отскочил, будто обжегся в темноте.
– Тсс! – прошептал второй голос.
– Тсс! – отозвался третий.
Тюлип шарил руками во тьме. Он сбился с пути. Не чувствовал больше под рукой холодную, мокрую, липкую стенку… Пытался что-то нащупать, но напрасно… шатался… петлял… беспомощно бродил по кругу.
– Пьеро! – снова раздался хрип.
– Никак не успокоится, – горячо прошептал второй голос. – Уж померла, а все равно… Пьеро… Его убило на войне… на куски разорвало… вместе с моим… Хороший мальчик был… и мой хороший… Да… У нас обеих мальчиков убило… Уж как мы горбатились, как надрывались, чтоб им туда, на фронт, каждый месяц… хоть что-нибудь да послать… И на тебе, получаем однажды письмо: “Я их друг. Их убило вчера на рассвете. Обоих разом. Красивый был рассвет. Совсем как у нас в Пьерраше. Небо красное, желтое, фиолетовое. Была атака, мы вылезли из окопов, и их убило. Разом. Обоих. Знаете, что такое атака? Это когда вы вылезаете из окопа, бежите, кричите и вас убивают. А я их друг, вот и пишу вам. Они мне про вас говорили – как они своих мамашек любят. Вот я вам и пишу, а у меня-то самого мамашки нету. В них граната попала. Прямое попадание. Сам видел – я-то сзади был. А они впереди.
Потом вдруг как бабахнет – и уже их нет. Пустое место и воронка, а их самих там нету, я смотрел. Но кто в них бросил, я его увидел. Белобрысый такой. И я его догнал. И подцепил штыком. Всадил ему в кишки. А он так на меня посмотрел, вроде как удивился… Поерзал на штыке чуток. Сказал “ма-ма”… И больше ничего – и помер. Мне легче стало, вам, наверно, тоже полегчает – знать, что я его штыком… всадил в кишки… а он так посмотрел, вроде как удивился… сказал “ма-ма”… поерзал на штыке и помер. Такой белобрысый. Все почему-то перед смертью зовут маму. Вот у меня нет матери. Я сирота, коров в деревне пас, а стану помирать, так тоже небось маму позову. Может, легче от этого. Не знаю. Сам я из Пьерраша, это на юге, там у нас есть речка, называется Бриетта. А деньги, что вы им прислали, я себе оставил – они мне ровно столько задолжали, вот теперь в расчете. Красивый был рассвет… ”
Тюлип все искал выход… прочь из этой тьмы… от этого голоса… Но тщетно шарил рукой в пустоте.
– При всем моем уважении…
Учтивый мужской голос. Так близко, что Тюлип невольно отскочил. И под руку ему попалось что-то кривое и твердое.
– Э-э… При всем уважении… Э? Не у вас ли, случайно, так воняет?
Тюлип ощупывал твердую штуковину, гадая, что бы это такое могло быть… Он мог поклясться, что никогда не держал такое в руках. Не совсем жесткое, не совсем мягкое… довольно теплое… гм-гм!
– Это не у нас! – проговорил в темноте скрипучий голос. – Тут только бедная гниющая женщина.
– Э-э… При всем к вам уважении… Я бы хотел уйти!
– Ну и катитесь! – возмутились в темноте. – Никто вас не держит! Чего ждете-то?
– При всем моем уважении! – вскричал мужской голос. – Я жду, когда вы соблаговолите отцепиться от моей ширинки. Э?
Тюлип поспешно выпустил кривулю и, бормоча проклятия, попятился. Наткнулся спиной на стенку и остановился, вытирая руку о штанину.
– Кха-кха… – с достоинством прокашлялся неизвестный. – Знай я, что тут дамы, не пришел бы нагишом! Всенепременно… э… надел бы брюки!
– Как вам не стыдно? – проскрипело в темноте. – Такие шуточки у смертного одра несчастной загнивающей женщины!
– Стыдно! – эхом подхватил другой голос, женский, писклявый. – Стыд и позор, мадам Анж!
