Вильнюсский двор - [17]

В Вильнюс он прибыл с первыми частями Красной Армии и, поселившись в начале сорок пятого в нашем дворе, неожиданно попал на отдельно взятый еврейский остров, в повседневную жизнь которого определенное национальное разнообразие вносила разве что старая ворчливая полька пани Катажина Радзинская и оперная певица Гражина, прозванная Кармен с третьего этажа.

Пани Катажина оказалась первым живым существом, с которым заговорил Васильев, почти не вылезавший из молчания, как из отрытого окопа. Услышав ее складную польскую речь, он поздоровался с ней по-польски и, извинившись, спросил, не знает ли шановна пани, кому можно было бы предложить в дар оставшуюся от прежнего хозяина библиотеку на польском языке.

Вопрос поверг пани Катажину в изумление — пан полковник говорит по-польски?

— Немного говорю, — поскромничал Васильев. — Там есть очень хорошие книги, — продолжал Анатолий Николаевич. — Мицкевич, Словацкий, Реймонт, Сенкевич, Прус. Хотел их сдать в городскую польскую библиотеку, но, оказывается, немцы ее разбомбили. Жалко выбрасывать. Ума не приложу, куда их девать. Мой старший сын Игорь хоть и родился в Варшаве и чуть-чуть понимает по-польски, но, к сожалению, не читает.

— Родился в Варшаве? — Изумление сменилось на лице пани Катажины почтительным испугом.

— Да.

— Пан…

— Анатоль, — пришел ей на помощь новый сосед.

— Пан Анатоль! Когда мои глаза видели лучше, чем сейчас, я, конечно же, все читала по-польски, а Мицкевича и Словацкого знала наизусть. — О, Литво, ойчизна моя! Ты естеш як здровье, — продекламировала она с хрипотцой. — Сейчас же, как сказал пророк Иов, день для меня стал тьмою… Но я подумаю, кто мог бы взять у вас книги пана Томашевского… Сам Томашевский если что-то и читал, то только цены в ресторанном меню. Все эти книги собирала и проглатывала Ядвига, жена его…

— Подумайте, подумайте! — У Анатолия Николаевича не было времени выслушивать рассказы о прежних хозяевах, но ему и пани Катажину не хотелось обидеть. — Я бы с удовольствием хранил на своих полках тома Мицкевича и Словацкого, но у меня нет места даже для Тургенева и Толстого…

Васильев уже собирался откланяться, но любопытство пани Катажины заставило его еще на минутку задержаться, хотя он, как всегда, куда-то спешил.

— А пшепрашем, пане полковнику, за пытание, вы когда в Варшаве работали?

— До войны.

— Пшепрашем, пане, ежели то не таемница[5], кем?

— Представителем торговой фирмы по экспорту в Польшу товаров из узбекского хлопка, — сказал о своей работе за границей Васильев и откланялся…

Неожиданная беседа пани Катажины с паном Анатолем вызвала во дворе небывалый интерес. Всем не терпелось узнать, о чем же молчун Васильев толковал со старой и, как некоторые считали, вздорной полькой.

Моя мама, которая по неутоленному любопытству побивала во дворе все мыслимые и немыслимые рекорды, захлопнула на своей смотровой вышке кухонное окно и вприпрыжку побежала вниз к пани Катажине, снимавшей с веревки еще влажное, пахнущее синькой белье.

— Пани Катажина, это правда? Пан полковник, который обычно молчит, как покойник, оказывается, и говорить умеет? — начала мама с необыкновенной напористостью, пытаясь что-нибудь у нее выудить.

— Представьте, пани Геня, умеет. Еще как умеет… — ответила соседка. — Держитесь за веревку, чтобы не упасть. Сейчас вы от меня такое услышите, чему я сама никогда бы не поверила…

Мама одарила ее недоверчивым взглядом. Какие же сногсшибательные вести можно услышать от домоседки пани Катажины, которая даже на проспект имени генералиссимуса Сталина или на Лукишкскую площадь редко выходит — целыми днями напролет только и делает, что жмется к своим четырем сырым стенам. Да еще услышать какую-нибудь подробность о полковнике Васильеве? Станет он перед каждым встречным и поперечным, как говорят портные, расстегивать все пуговицы…

— Пани Геня, во-первых, мы с паном полковником говорили на чистейшей польщизне.

— А во-вторых? — поторапливала ее мама.

— Во-вторых, пан полковник работал до войны в Варшаве. Там у него даже сын родился.

— Работал в Варшаве? Интересно! И кого он там ловил? — шепотом спросила мама.

— А вы, пани Геня, спросите у него самого. Мне он сказал, что представлял в Варшаве товары из узбекского хлопка.

— Прямо-таки представлял? Из узбекского хлопка? — передразнила ее мама.

— Пани Геня, вы только на меня не обижайтесь. Вы ведь хорошо знаете: что у меня на душе, то и на языке. Скажу вам прямо и откровенно: из-за этой вашей вечной дурной привычки люди и не любят вас, евреев.

— Из-за какой такой дурной привычки? — насторожилась чуткая к характеристикам евреев мама.

— Вы, евреи, хотите обо всех все знать…

— Ну? А чем же плохо все знать? — перешла в наступление пани Геня. — А вы никогда не задумывались, откуда у нас эта, по-вашему, дурная привычка?

— А чего тут задумываться?

— Тогда я вам прямо и откровенно отвечу.

Мама приняла боевую стойку и продолжала:

— Евреи хотят все знать, чтобы в случае опасности и гонений вовремя занять круговую оборону. Если бы люди все заранее знали, скажем, о Гитлере, может, не было бы столько крови — ни еврейской, ни польской, ни русской.