Вилли - [4]
Тут я задал ещё один вопрос:
— Тогда кто такая Августина Блюм?
Он рассмеялся. И взъерошил волосы своими длинными тонкими пальцами — пожалуй, слишком тонкими для мальчишки. И сказал:
— Так ты ещё не понял! Августина Блюм — это я!
Августина Блюм
— А знаешь, я сначала принял тебя за мальчишку!
— Многие так думают, — пожала она плечом. — Но представь, что я нацеплю какое-нибудь платье! Или отращу длинные волосы. Скажи, кошмар?
Я попытался представить. Да, получалась какая-то нелепость.
Мы сидели на тёплых деревянных ступенях кухни. Втроём — Августина, Вилли и я. То есть, конечно, Вилли не сидел, но он был с нами, а это то же самое. Августина угощала меня своим печеньем, оно и правда было сумасшедше вкусным.
В общем, не так уж и плохо, что она девчонка. Правда, девчонка, которая печёт волшебное печенье с изюмом и корицей, — это куда обыкновенней, чем мальчишка. Но необычного в ней было и так хоть отбавляй. Взять хотя бы говорящий велосипед!
— Скажи, а как твоё имя будет полностью? — спросила вдруг она.
И откуда она знает?.. Никто раньше не спрашивал.
Севка и Севка. Моё полное имя мне велико, и я путаюсь в нём, как в папином пальто.
— Зачем тебе? Севка, и всё.
— Нет, скажи, — упрямо произнесла она.
— Ладно. Понимаешь… Мои родители. Всё дело в них. Папа решил, что раз у меня такая обычная фамилия, Воробьёв, значит, имя должно быть особенное. И ещё они с мамой очень любят старую музыку. И больше всего — одного композитора, мама постоянно слушает пластинку.
— Какого это — старого? Сто лет?
— Нет, намного, намного старше.
— Ну, не может быть. Тогда ведь не было пластинок!
Я задумался. Правда ведь, не было. Но это очень старая музыка, точно. Мама говорила, ей три сотни лет, хотя это даже невозможно представить.
— Я спрошу. Но этот композитор ходил в парике, как в старину. И у него было два имени.
— Целых два? Наверное, хороший композитор. Раз заслужил два имени.
— Я не знаю… Не знаю, почему два. — Я решил больше не тянуть и покончить с этим: — Но вот второе из них досталось мне. В общем, меня зовут Себастьян. И я совершенно в этом не виноват.
— Себастьян, — повторила Августина Блюм. — Какое красивое. Серебристое имя.
— Как это — серебристое? — не понял я.
— Похоже на серебристый колокольчик. Все имена цветные. Ты не знал?
— Нет…
— Се-бас-тьян, — повторила она тихонько, и моё имя впервые не показалось мне таким ужасным. — Можно я иногда буду звать тебя так?
— Как хочешь, — пожал я плечами. — А вот твоё имя — Августина, — оно какого цвета?
Я никак не думал, что она ответит. Но она сразу сказала:
— Оранжевое. Августина — жёлто-оранжевое, как осенние листья. И шуршит. Слышишь?
— Августина, — повторил я шёпотом. — И правда оранжевое! Красиво. Хорошо, что у тебя такое необычное имя. А Вилли? Какого он цвета? Тоже оранжевый? — спросил я. Наверное, потому, что сам Вилли был ярко-рыжим.
— Нет, имя Вилли — цвета неба. Цвета бесконечной свободы. Вилли! Слышишь — полетело…
Вилли смущённо хмыкнул, а потом спросил, чтобы перевести разговор:
— А Севка? Какого цвета, по-твоему?
— Севка — зелёное, — ответила она уверенно. — Зелёное, как трава.
Я выпил вторую чашку чая, но уходить не хотелось. Как-то странно будет — уйти и оставить её тут совсем одну.
— Скажи, а почему ты отдаёшь Вилли?
— Ну как же, — ответила она, — видишь? — И она вытянула вперёд свои длинные руки. Они высовывались из зелёных рукавов чуть не до локтя. Да и джинсы были ей коротки: из кроссовок торчали ноги в ярких полосатых носках.
— Ничего не могу с этим поделать, — объяснила она, — я слишком быстро расту. Мне прописывали специальные таблетки и даже уколы. Всё равно расту, будто кто тянет меня с неба за уши!.. И вот, видишь, я совершенно не помещаюсь на Вилли. Коленки цепляют руль. Ну и ему, конечно, тяжело…
— Да нормально. Скажешь тоже — тяжело. Богатырь нашёлся, — сказал Вилли. — Ты весишь почти ноль. Но коленки, конечно, — это да. Не погоняешь.
Я впервые видел человека, который переживает из-за своей вышины. Ведь мне всегда казалось: чем выше, тем лучше! Но на всякий случай я кивнул и спросил:
— И что же ты будешь делать дальше?
— Не знаю… Для начала придётся купить взрослый велосипед. Самый большой, какой есть в городе. А потом…
— Что — «потом»? — не понял я. — Так и будешь на нём ездить, на взрослом!
— Ты не понимаешь, — покачала она головой, — с моими темпами роста… Вот скажи, сколько тебе лет?
— Ну, десять, — честно ответил я и пожал плечами. С одной стороны, не так уж и много. С другой — многие принимают меня за первоклашку, так что пусть знает.
— Понятно, — хмыкнула она. — Десять.
А потом выпрямилась, вытянулась во весь свой рост и упёрлась лбом в раму над дверью. Чтобы зайти на кухню, ей приходилось наклонять голову.
— А мне — одиннадцать. Представляешь?!
Одиннадцать! Только тут до меня дошло. Она старше меня всего на год, а выше — ровно в два раза. Августина Блюм была просто великанской девочкой. Пожалуй, это не так уж прекрасно. Бедная, бедная Августина Блюм!
— Ещё года два поезжу, а потом — всё, никаких велосипедов. Не помещусь.
— А как же ты ходишь в школу? — спросил я. — Тебе, наверное, ужасно неудобно сидеть за обычной партой…
