Вилла Пальмьери - [3]

Этот дворец и в самом деле принадлежал прославленному семейству Строцци, которое существует и в наши дни и которое дало Франции одного из ее маршалов. Вплоть до отмены у нас наследственного пэрства существовал пэр Франции, носивший это имя, а глава семьи Строцци, всегда считая себя французом, письменно поздравлял французского короля с Новым Годом и с именинами.

Какое-то время тому назад дети теперешнего герцога, играя в давно заброшенной части дворца, обнаружили покои, состоявшие из двенадцати комнат, о существовании которых хозяин громадного здания даже не подозревал. Дверь, ведущую в эти комнаты, заделали два или три столетия назад, но никто не заметил, что один из этажей на четверть короче остальных: вот как велик дворец Строцци.

Сын того, по чьему приказу строился этот великолепный дворец, знаменитый Филиппо Строцци Младший, находясь в Венеции, приютил у себя Лоренцино, убийцу Алессандро деи Медичи, назвал его флорентийским Брутом и попросил у него двух его сестер в жены двум своим сыновьям. Дело в том, что Филиппо Строцци, хотя и женатый на дочери Пьеро деи Медичи, был одним из самых непоколебимых защитников республики. И когда Флоренция утратила свободу, в тот день, когда Алессандро Медичи торжественно въехал в столицу своего герцогства, Филиппо Строцци, не рожденный для рабства, удалился в Венецию и там вскоре узнал, что побочный сын Лоренцо объявил его вне закона. Так что радушный прием, который он оказал Лоренцино, объяснялся двумя причинами: тот не только избавил Флоренцию от тирана, но еще и открыл изгнаннику (по крайней мере, считавшему так) дорогу на родину. Но пока обрадованные изгнанники, собравшись вместе, искали наиболее быстрый и безопасный способ вернуться во Флоренцию, им стало известно, что главой и правителем республики избран Козимо деи Медичи, и одно из четырех условий, на которых ему была предоставлена власть, состояло в том, чтобы отомстить за смерть Алессандро. И тогда они поняли, что вернуться на родину будет не так просто, как им казалось прежде, однако, рассудив, что новому правителю всего лишь восемнадцать лет, понадеялись, что невежество и легкомыслие, свойственные этому возрасту, облегчат им дело. Но юный Козимо и в искусстве политики, и в военном искусстве превзошел седобородых мужей. Все заговоры были раскрыты и обезврежены, а когда, наконец, после одиннадцати лет выжидания и многочисленных неудачных попыток свергнуть нового правителя, изгнанники, объединившись, решились выступить против Козимо в открытом бою, его военачальник Алессандро Вителли наголову разбил их при Монтемурло. Пьеро Строцци спасся от смерти, притворившись мертвым и спрятавшись среди трупов, а Филиппо Строцци был взят в плен на поле битвы, которое он не пожелал покинуть, доставлен во Флоренцию и заключен в цитадель.

По странной прихоти судьбы, это была та самая цитадель, на строительстве которой Филиппо Строцци настаивал во время тайного совещания у папы Климента VII, вопреки мнению кардинала Якопо Сальвиати. Кардинал, удивленный непостижимым упорством Строцци, усмотрел в этом какое-то роковое предопределение и, не удержавшись, воскликнул: «Дай-то Бог, Строцци, чтобы эта крепость не стала тебе могилой!» Так что, когда Строцци оказался в этих стенах, возведенных по его же настоянию, он вспомнил о пророчестве Сальвиати и рассудил, что жизнь его кончена.

Но в те времена осужденному нельзя было умереть так скоро: перед смертью его подвергали пыткам. Филиппо Строцци, от которого добивались признания в том, что он был соучастником убийства герцога Алессандро, несколько раз учиняли допрос с пристрастием; но даже самые страшные истязания ни на миг не сломили его мужества, и он снова и снова твердил палачам, что не может сознаться в преступлении, которого не совершал. Однако, добавлял он, если им будет достаточно признания в преступных намерениях, то он, Филиппо Строцци, в тысячу раз виновнее, чем настоящий убийца Алессандро, ибо желал бы убить его не один, а тысячу раз. Возможно, в конце концов усталые палачи добились бы у Козимо разрешения прекратить эти бесполезные истязания, но однажды кто-то из солдат, сопровождавших тюремщика, случайно или умышленно положил свою шпагу на стул в камере узника и, выйдя, оставил там. Строцци мгновенно принял решение. Он уже не надеялся на свободу ни для себя самого, ни для родины, а потому бросился к шпаге, вынул ее из ножен, проверил, не затупилось ли острие, заточен ли клинок, и, подойдя к столу, где были приготовлены бумага и чернила (их оставили ему на случай, если он захочет сделать признание), написал несколько строк почерком столь твердым и уверенным, как если бы это не были последние начертанные им строки, после чего, приставив шпагу рукоятью к стене и острием к груди, бросился на клинок. Шпага пронзила его насквозь, но умер он не сразу, судя по тому, что на стене обнаружили начертанный кровью стих Вергилия:

Exoriare aliquis nostris ex ossibus ultor.[4]

Что же касается строк, написанных на бумаге, то вот их точный перевод:

«Господу-Избавителю.

Дабы не оставаться долее в руках врагов и не выносить более пыток, жестокость коих, быть может, вынудила бы меня сказать или совершить нечто пагубное для моей чести и опасное для моих ни в чем не повинных родных и друзей, как это случилось недавно с несчастным Джули-ано Гонди, я, Филиппо Строцци, хоть и питая глубокое отвращение к самоубийству, решился оборвать мою жизнь собственной рукой.