Виктория - [77]

— Хлеб у меня только черствый, вчерашний.

— Неси. Я еще не завтракала.

Виктория подала свое угощение.

— Ну и как твоя беременность?

Виктория изумилась. Снова вспомнила слезы Ицхака Алима. Даже в детстве не слышала она такого голоса, почти что нежного, от своей матери. Сердце тут же застыло от страха: наверно, несчастье с отцом. Но задавать вопросы она воздержалась — чтобы та не истолковала их превратно.

— Что слышно в доме?

— Я снова с брюхом, — ответила та с усталым безразличием. — Три-четыре месяца после тебя. Да кто там знает!

Бывало, мать расцветала от беременности, а сейчас выглядела сухой и увядшей.

— Ты болеешь?

— Только всегда усталая. И все для чего? Я думала, вот рожу ему сыновей, может, скажет за это доброе слово. А сегодня он глядит на мое брюхо, будто у меня нарыв вырос.

«Значит, у моей будущей дочки будет дядя моложе ее, — подумала Виктория. — И она вырастет бесприданницей. Любой горбун, постучавшийся в дверь, будет принят с распростертыми объятиями».

— Ну, давай, пошли! — сказала Наджия.

— Куда?

— Ты возвращаешься домой.

Викторию поразило собственное хладнокровие, когда услышала, как та говорит:

— Получили сообщение, что Рафаэль умер…

Наджия вытерла двумя пальцами нижнюю губу, показывая свое недовольство.

— Я же тебе сказала, что все время чувствую себя уставшей. Ради этого бедуина я бы сюда не поперлась. Я вся измочаленная. Эта беременность совсем меня доконала. Кто знает, что там у меня внутри. Мне трудно встать и трудно сидеть. Ты обязана вернуться. У нас все наперекосяк. Твой отец получает, может, один горячий обед в неделю.

— Мама, но ведь ты сама меня прогнала.

— Тогда разведи костер и сожги меня. Да смогла бы я тебя выгнать из дома, если б ты сама уйти не захотела? Я издалека чувствую, как от тебя воняет голодом. Посмотри на свою дочь, кожа да кости.

Виктория не сдержала своей боли:

— Вторая дочь умерла от холода.

— И скажи спасибо Господу! Девчонки в доме — одна беда. Ты посмотри на меня. Посмотри на себя. Можно подумать, что у нас с тех пор, как мы родились, каждое утро праздник. Ну, пошли уже!

— Мне нужно подумать.

— Только у богатых есть время на раздумья. Вставай же!

— И все-таки я несколько дней подумаю.

— Дай мне еще чаю.

— У меня сахар кончился.

— Пойди попроси у соседок. Слушай, когда ты родишь, тебе не нужны будут пеленки. Я тебе отложила целый ворох.

Двор, в который Виктория вернулась, ничем не напоминал Двор, из которого она ушла. Упадок начался после смерти Михали, а смерть Йегуды его ускорила. За двадцать пять лет жизни с Наджией Азури стал равнодушен к грязи и запущенности Двора. Азиза состарилась. Из комнаты ее выселили, чтобы освободить место для Виктории, но в подвал не перевели, потому что она нуждалась в присмотре. Теперь она ютилась в аксадре и жила там у всех на виду без всяких прав на частную жизнь. Хотя время было летнее и комнаты почти все время пустовали, но это переселение сломило Азизу. Ее имущество свалили в аксадру, открытую всем взглядам. Места для большой кровати там не было, и она положила свой матрац на лежанку, на которой испустил дух Йегуда. Каждую неделю Азури неуклонно давал ей часть своих доходов, но ее не интересовали ни покупки, ни готовка, и она передавала деньги Мирьям и ела с ее стола. И по мере того как она глохла, связь ее с окружающими становилась все слабей.

В Наджии что-то надломилось. Несмотря на беременность, походка и повадки выдавали в ней истрепанную жизнью старуху. Она по-прежнему совала деньги в щели стен, но тут же про них забывала. Все так же брюзжала и жаловалась на судьбу, но обитатели Двора уже жили своей жизнью, в другом мире. Время от времени Азури и сыновья ее били и осыпали проклятиями, а она в ответ плакала, отругивалась и успокаивалась, как примирившийся со своей участью инвалид. Почти все зубы у нее выпали, она перестала вредить другим и бразды управления хозяйством отдала Виктории.

Эзра, который благодаря шикарной аптеке на улице Эль-Рашид стал известной персоной в мире развлечений, приобрел себе престижное место в каждом славящемся дурной репутацией театро. И, кроме Виктории с Мирьям, был единственным, кто скорбел по отсутствующему Рафаэлю. За то короткое время, что прошло между его возвращением с учебы и болезнью Рафаэля, он пристрастился участвовать в бурных ночных похождениях Рафаэля и таким способом «укреплять в себе мужчину». Жена, ребенок и аптека — этого ему было мало. Так или иначе, но порога Двора он не переступал. Он теперь был человеком широких горизонтов, и старый дом в его глазах стал тесным, дряхлым и отсталым. Время от времени он подкидывал с кем-нибудь подарок сестре и малость деньжат для матери.

Азури сменил феску и кафтан на костюм и трость и открыл для себя прелести ночной жизни вне дома. Вернувшись из мастерской, он мылся, ел и отправлялся в клуб. Там он встречался с мужчинами среднего возраста вроде него самого, принимал участие в приятных беседах и наблюдал, как играют в шеш-беш. Вернувшись к себе на ложе, он уже не вопил «Наджия!», как кот, голодный до случки. Ее последняя беременность убила в нем остатки желания. И Азиза, которая большую часть дня валялась на своей лежанке, тоже не разжигала воображения. У Кларисы, его молодой невестки, лицо было как у шиитского муллы. Он поражался на Мурада, который терпел, что его кусают и царапают, стоит ему только сделать попытку зажечь эту особу.