Виктория - [65]
— Нуна, свет очей моих, тебе нужно попить теплого чайку. Сегодня очень холодно.
Нуна кивнула:
— Да, да, и правда приморозило, и хорошо бы чего-нибудь попить.
Она не презирала шестипалые руки брата и не выказывала отвращения к его горбу. Она глядела на него так, будто он ее отец, муж, мужчина, новый повелитель.
— Принеси и Маатуку тоже, — шепнула она на ухо служанке.
Курдка покорно улыбнулась. Разбогатевший на торговле скотом Абдалла выдрессировал окружавших его людей так, чтобы вели себя, как животные. А тех немногих, которых не смог приструнить, прогнал с глаз долой. Виктория заметила, что и у сыновей Нуны замкнутые лица, хотя от их красоты щемит сердце.
Хана и ее больной сын исчезли. Глубокой ночью были изгнаны из дома и больше туда не вернулись. Маатук Нуну, который еще не освоил барственных манер, увидев в дверях Йегуду, быстро вскочил на ноги. С жестами убогого, нищего лавочника провел и усадил своего гостя в обитое тканью соломенное кресло.
Виктория и Азиза не могли скрыть потрясения, когда из кухни следом за подающей чай курдкой выскочила Тойя, неся гостям очищенные от кожуры яблоки и баранки, — ни дать ни взять истинная хозяйка дома. На ней было атласное платье из гардероба Нуны, в ушах блестели дорогие серьги, и всем своим видом она показывала, что вот и она наконец достигла желанного берега. Перед Нуной она чуть ли не падала ниц. Поднос, предназначенный для гостя, она поставила у ног Нуны и, восхищенно улыбаясь, глядела в ее красивое личико. Потом встала на колени, погладила маленькие пальчики ног Нуны, и черный шелковый футлярчик закачался, как маятник, на ее чистенькой груди. И обе с трудом удержались от смеха. Как оказалось, Дагур уехал с оркестром на одно из празднеств, и Тойя провела ночь в соседском доме.
Все это ускользнуло от глаз Йегуды. Умирающему, который встал со смертного ложа, приятно было так вот рассиживаться, и он несколько раз пытался втянуть невежественного лавочника в ученую беседу. От глаз Азизы не укрылось удовольствие, которое испытывает Тойя в доме соседей, она и сама бы помогла в приеме посетителей, если бы не Мирьям с ее сломанной ногой и двумя малышами. Она намекнула Йегуде, что сейчас не время для схоластических споров, и поднялась уходить. Во дворе Йегуда стал подшучивать над своей тростью и со смехом объявил:
— Ну, уж завтра Азури не сможет запретить мне идти в мастерскую.
Мирьям они застали в аксадре, она покоилась там на лежанке своего отца и кричала на тетю Наджию, чтобы та прикусила язык. Ей удалось задом выползти с Наимом и Клемантиной из сумрачной комнаты в залитую светом аксадру, и Наджия стала ее поддевать, мол, вот притвора, вся в мать, прикидывается, будто у нее нога сломана, и только для того, чтобы бедняга слесарь ползал перед ней на карачках.
— Конфеты ей, понимаешь ли, бананы. Чего еще? Уже мужу нельзя поучить свою жену? До чего докатились, а?
— А почему бы и нет? — улыбнулась Мирьям. — Вот тебе даже если спину сломают, плесневелой изюминки не принесут. От того и бесишься, дядина жена! Спроси вон у Виктории, спроси!
— А чего ее спрашивать? Она смеется, дурища, потому что ее тепло греет. Она еще не знает, на какую сковороду попала. Пусть подождет, пока масло закипит.
— Такую бы сковороду да всем дочерям Израилевым! Правда ведь, Виктория?
Виктория не знала, плачет Мирьям или смеется.
Азиза встала на защиту слесаря:
— А чего Гурджи-то твоему не хватает? Плечи, как у Самсона, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!
— Осталось только помолиться, чтобы кто-нибудь глаза ему выколол! — сказала Мирьям.
— Да пусть отсохнет твой язык! — потрясенно воскликнула Азиза. — Что ты такое говоришь о своем муже?
— Мама, он сломал мне ногу, а ночью еще захотел… захотел…
Виктория не знала, куда спрятать глаза. Будто это она лежит на лежанке и рассказывает о своих горестях.
— Пойду помою Клемантину.
— Виктория, — рыдала Мирьям, — умереть мне на месте, если я на тебя злюсь! Такова судьба.
— Это то, что сказал Рафаэль.
— Да? Так он сказал? — расчувствовалась Мирьям.
Виктория промолчала. Напрасно искала какое-нибудь легкое словечко, чтобы завершить этот тягостный разговор. Она, как и ее отец, не обладала талантом отшучиваться.
— Погоди, не подымайся. У меня еще есть два банана. Один нам с тобой и другой — маме с папой.
Наджия разгневанно впихнула сосок в рот темнокожего Фуада и стала натужно припоминать, когда же ей-то выпало отведать вкус банана. Может, в детстве, когда ее брат Сабах, да будет земля ему пухом, спрятал красный платок у себя за спиной, и улыбнулся, и сказал: «Угадай, что я тебе принес!» И с тех пор ни один человек не пожелал зажечь свет ожидания в ее глазах. Сейчас никто не обращал внимания на ее пророчества. Рот ее наполнился слюной, когда она глядела на то, как прозрачные пальцы Йегуды снимают шкурку с банана, ставшего похожим на желтый цветок, и протягивают его Азизе, и та отламывает половинку и отправляет себе в рот, и лицо у нее тает от удовольствия. Глаза Наджии вернулись к шкурке банана, свисающей с пальцев Йегуды. Потому и была она первой, кто понял, что значит этот грохот и отчего будто звякнуло что-то в пространстве аксадры. Глаза Мирьям приковались к полу, когда Виктория с Азизой наклонились, чтобы поднять нижнюю вставную челюсть, выпавшую изо рта Йегуды. Сидящие в аксадре с минуту не понимали, отчего Наджия закричала:
В подборке рассказов в журнале "Иностранная литература" популяризатор математики Мартин Гарднер, известный также как автор фантастических рассказов о профессоре Сляпенарском, предстает мастером короткой реалистической прозы, пронизанной тонким юмором и гуманизмом.
…Я не помню, что там были за хорошие новости. А вот плохие оказались действительно плохими. Я умирал от чего-то — от этого еще никто и никогда не умирал. Я умирал от чего-то абсолютно, фантастически нового…Совершенно обычный постмодернистский гражданин Стив (имя вымышленное) — бывший муж, несостоятельный отец и автор бессмертного лозунга «Как тебе понравилось завтра?» — может умирать от скуки. Такова реакция на информационный век. Гуру-садист Центра Внеконфессионального Восстановления и Искупления считает иначе.
Сана Валиулина родилась в Таллинне (1964), закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском – автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды» (2015) был написан одновременно по-голландски и по-русски. Вышедший в 2016-м сборник эссе «Зимние ливни» был удостоен престижной литературной премии «Jan Hanlo Essayprijs». Роман «Не боюсь Синей Бороды» – о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя, – сшит из четырех пространств, четырех времен.
Hе зовут? — сказал Пан, далеко выплюнув полупрожеванный фильтр от «Лаки Страйк». — И не позовут. Сергей пригладил волосы. Этот жест ему очень не шел — он только подчеркивал глубокие залысины и начинающую уже проявляться плешь. — А и пес с ними. Масляные плошки на столе чадили, потрескивая; они с трудом разгоняли полумрак в большой зале, хотя стол был длинный, и плошек было много. Много было и прочего — еды на глянцевых кривобоких блюдах и тарелках, странных людей, громко чавкающих, давящихся, кромсающих огромными ножами цельные зажаренные туши… Их тут было не меньше полусотни — этих странных, мелкопоместных, через одного даже безземельных; и каждый мнил себя меломаном и тонким ценителем поэзии, хотя редко кто мог связно сказать два слова между стаканами.
«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!
«Суд закончился. Место под солнцем ожидаемо сдвинулось к периферии, и, шагнув из здания суда в майский вечер, Киш не мог не отметить, как выросла его тень — метра на полтора. …Они расстались год назад и с тех пор не виделись; вещи тогда же были мирно подарены друг другу, и вот внезапно его настиг этот иск — о разделе общих воспоминаний. Такого от Варвары он не ожидал…».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.