Виктория - [116]

— Эй, подонок, кончай в заду ковыряться! — гаркнул он своему помощнику. — Протри еще раз стекла, да не вонючей ссакой твоей сестры, которая с хромыми псами трахается!

Помощник терпеливо дождался, пока буря утихнет, и потом, пропев ему что-то с насмешливым видом, присел у лотка, где продавалось месиво из бобов, нарезанного лука и сухих хлебных крошек, смоченных лимоном. Шофер, направившись в другой конец улицы, уселся в компании людей, которым по карману посидеть у мангала, где жарятся бараньи шашлычки.

Внезапно налетевший ветер стеганул Викторию по абайе, толкнул ее, и ей стало страшно, что этот злобный ветер понесет ее черным воздушным змеем прямо на пустую машину. И в ту же минуту возникла гадюка, без чадры, в кокетливо наброшенной на плечи абайе, и трое носильщиков несли за ней вещи, а за ними — приблудок-младенец в руках чужака, и он оглядывает эту площадь глазами, похожими на глаза Альбера. Чужака Виктория признала по описанию Флоры — застенчивый мужчина, с крепкими руками, широкий в плечах и узкий в бедрах — кормилец и опора семьи, на которого сестра Наимы сможет опираться многие годы. Эта старшая сестра нашла себе стоящего мужчину. Странно только, что жених сестры несет малыша как любящий отец, будто ему самому предстоит его везти. Сердце Виктории ухватило представшее глазам еще прежде, чем это осознал ее мозг, и тогда она с изумлением отметила, что мать и сестра соперницы проститься не пришли. Что-то там рухнуло. Ведь и Рафаэль не пришел попрощаться с бедняжкой. Наима светится трогательной юной красотой. И она покидает родной город будто тайком, лишь чужой человек сопровождает ее в побеге. Одна уезжает, почти девочка, и с младенцем на руках, уезжает в страну кровососов-комаров и разъяренных арабов. Вон она встряхивает своей красивой головкой. Почему-то кажется, что она постится. У постящихся голод на лице, даже если сами они голода не чувствуют. Она, Виктория, — по части голода знаток, но любовнице этот пост идет, красота от этого ярче прежней.

Вещи уже погрузили на багажник, что на крыше машины, и привязали как надо, рыжий шофер с помощником сели в машину, и шофер нажал на клаксон, чтобы напутать стоящего напротив осла; осел и правда испугался и опрокинул овощной лоток. Любовница Рафаэля села в машину и гордо вздернула головку на очаровательной шейке. И снова сердце Виктории зашлось от жалости. Девчонка, даже про сыночка позабыла, не протянула рук забрать его у мужчины. Сидела неподвижно, равнодушная ко всему вокруг, и потом стала двигаться на сиденье, пока не коснулась плечом противоположного окна. Жених сестры осмотрел площадь, влез в машину и уселся на освободившееся место, рядом с Наимой. Помощник шофера с хохотом что-то рыкнул и сделал непристойный жест в сторону хозяйки овощного лотка, орущей из-за того, что тот попортил ее товар; и машина с торжествующим гудком двинулась вперед.

Виктория стояла, разинув рот от изумления.

Бледный свет пробился сквозь щели в закрытых жалюзи. Альбер перед тем, как лечь, погрузился в релаксацию, разминал мускулы один за другим, от ступней до головы. Он напрягал и расслаблял мышцы и то и дело застывал на минуту там, где связка напряжена или в костях тупая боль. Терпеливо и с осторожностью распутывал образовавшиеся в теле клубки напряжения, занимался дыханием, чтобы стало ровным, старался не двинуть ненужной мышцей, заставлял сердце биться в правильном ритме, очищал себя от ненужных ощущений, опустошал мозг от мыслей и, когда удалось достичь состояния, при котором в голове — благостный туман, пожелал перед тем, как скользнуть в дремоту, чтобы тишину не разбил кот своим сердитым мяуканьем и не разрушил противным кашлем сосед. Около сорока лет прошло с тех пор, как он набирался опыта среди ужаса подполья в Ираке, а метод все еще действует во время тоскливых бессонных ночей, когда и ум и тело измотаны бесплодной пустыней бодрствования. Его окутало сладостью сна. Потом краешком сознания он уловил тяжелое урчание грузовика, и, когда мусорный бак выпал из рук рабочего и шофер с ненужной силой нажал на газ, так что взревел мотор, дремота разлетелась вдребезги.

Виктория, подстерегавшая за дверью, тут же ее открыла с бесцеремонностью матери, полной требовательной любви.

— Тебе нужно попить еще чаю, — заявила она.

Он надеялся, что, когда отвалит мусорный самосвал, он вернется к релаксации, но было начало седьмого, и там стояла она, не привыкшая к своему вдовству, в страхе перед одиночеством, грозящим пожрать ее дни.

— Принесу тебе несколько печений.

Он встал:

— Попьем чаю на кухне.

Стол там был очень маленький. Их колени слегка соприкасались. Себе она чаю не налила, потому что попила уже раньше. От ощущения близости, пришедшего от их совместного сидения за столом, чувство утраты стало еще острее.

— Понимаешь? Я стояла там, будто меня каким зельем опоили. Эта хитрюга сбежала в Израиль с женихом своей сестры.

Альбер запротестовал:

— Откуда у тебя сейчас силы об этом говорить?

Она его не услышала.

— Я дрожала, будто подсмотрела убийство. Посмотрела на помидоры и брюкву, рассыпанные по земле, и сказала себе: «Виктория, ты не понимаешь, что происходит. Ведь эта распутница любит твоего мужа, так любит, что согласилась стать его любовницей». Ее мать и сестра приставали к ней, чтобы ее от этого спасти. Эта гадина жизнью была готова пожертвовать ради физиономии твоего отца. Флора мне рассказала, что ей предлагали состоятельных и достаточно приятных мужчин, но она была как глухонемая. Не могла забыть запах твоего отца, чтоб ему!