Виктория - [111]

Врач сказал, что у нее тиф, и велел прикладывать к голове лед и давать только жидкую пищу. Резиновая грелка на голове, в которой шуршат кубики льда, похожа на смешную шапку. Будто в порыве безумия, она мотает головой из стороны в сторону, и та убегает от этой странной шапки. Многие поколения верили в то, что холод убивает, а тепло оживляет. Виктория боялась, что ее дочь замерзнет насмерть. И вот на тебе, температура, наоборот, повышается, и жар все сильней и сильней. Со стола поднимался запах листьев базилика, и мясных котлет, и жареных баклажанов. Масло в кураях почти кончилось, и язычки пламени, зажженного в честь субботы, боролись за выживание.

— Тогда я хочу спать, — проворчал Альбер.

— Подожди, может, папа придет.

— А где он?

— У твоего братика.

Ведь в конце концов зародыш в чреве Наимы действительно станет его братом.

— Альбер-Джия никакой мне не брат, — ответил он тоном взрослого на то, что понял из ее слов. — Он мне просто дядя.

В будущем брат, о котором она с сарказмом говорила, превратился для ее сына Альбера скорее в сына, чем в брата. Больше двадцати лет спустя, в лагере для переселенцев, она услышала за дверью своего барака стук ботинок, тяжело хлюпающих по грязи. Дождь затопил поля и залил пол барака. Внутри ходили босиком, чтобы обувь не промокла. Ножки приставленных друг к другу кроватей напоминали черные лапки странных водяных птиц. Крысы уже сбежали из барака вплавь. «Открыто!» — крикнула Виктория еще до того, как промокший чужак постучал в дверь. Когда свет керосиновой лампы упал на его лицо, она удивилась и спросила: «Ты же сказал, что ночью дежуришь». Потом увидела, что на голове нет черного берета, и он не в солдатской форме, и прическа над сверкающим от дождя резиновым плащом какая-то другая. После нескольких минут разбирательства, когда ошибка выяснилась, парень пошел обратно по темным тропам лагеря. Рафаэль не удосужился даже взглянуть на его лицо. Во времена жизни в лагере он был безработным, мучился от астмы, и встречи с забытыми отпрысками не приносили душе радости.

Тойя и Лейла вошли, не говоря ни слова, и приблизились к кровати Клемантины. Тойя прошептала:

— Плохо дело. Рафаэль пошел за врачом?

Смех Виктории испугал Лейлу.

— Я заберу отсюда Альбера, — сказала девочка. — Пусть поспит в кровати со мной.

— Здорово! — пришел в восторг мальчик, которого угнетала атмосфера уныния. — Я голодный и хочу спать.

— Я тебя покормлю, и потом пойдем спать, — пообещала ему Лейла, крепко прижала его к груди, и они вышли.

Тойя, у которой сохранилась удивительная детская свежесть, задержалась возле постели Клемантины.

— Значит, он у нее.

Виктория рассеянно мяла краешек дочкиного одеяла. Это впервые Рафаэль пренебрег субботним ужином ради другой женщины. Из гордости не стала жаловаться жене своего дяди, которая моложе ее самой. Но ее мучило любопытство — хотелось выспросить у Тойи все секреты и швырнуть их в лицо Наиме. Потом она подумала, что, может, и Тойя завидует Наиме.

— Красотка она потрясающая, — сказала Тойя.

— Да и деньги водятся. Рафаэль каждую неделю переводит ей долю ее мужа, который давным-давно умер. Мать и сестра живут на ее хлебах. Нашли вон жениха для сестры, и она из собственного кармана покупает ей приданое.

Тойя вздохнула. В таких делах нужна удача. Вот она — так мечтала заарканить Эзру, подклеить его к своим грудкам-каштанам, да не вышло.

Виктория почувствовала, что наговорила лишнего. Когда проснулась Линда, она расстегнула пуговицы своего платья и сунула сосок в ротик малышки, не дав ей заорать. Уже не было того чувственного наваждения, какое испытывала, когда губки Альбера присасывались к ее плоти. Каждое кормление вызывало новое разочарование от того, что прежнего удовольствия больше нет. Клемантина тяжело стонала в пекле, в котором пребывала. Виктория свободной рукой прижимала грелку со льдом к ее пылающей голове. Тойя не сводила с Клемантины глаз.

— Красивые у него детки, у Рафаэля. А у Эзры вышли настоящие обезьяны…

Виктория посмотрела на погасшую кураю. Муки Клемантины вызывали страх, ненависть к Нисану обжигала. Только бы Тойя не бросила ее одну, не пошла в другое, более веселое место в этом большом доме. Салима с Назимой накрыли стол у отца, и Дагур там поет и играет на своем кануне. И они с Эзрой в обществе ее отца попивают арак.

— Я иногда думаю, может, колдовство применить, — проговорила она, больше чтобы удержать гостью.

— Ты в колдовство не верь! — сказала многоопытная Тойя. — Это болезнь как болезнь.

— Она ему грозит, что, если он не разведется со мной и на ней не женится, она найдет себе другого мужа. — Наконец-то она смогла произнести вслух, выразить словами свою великую боль.

Зависть Тойи стала еще горше. Она в жизни не подумала ставить Эзре какие-то условия. И что получила в награду?

— А он? — спросила она.

— Не знаю. Совершенно запутался. Иногда слышу, как все проклинает, а то положит голову на подушку и глядит в потолок. А бывает, что мчится к ней, как песчаный смерч. Флора говорит, что и эта гадюка как с ума сошла. Может, и пострашнее, чем он.

— А если он тебя бросит?

Клемантина вся вспотела в бреду. Виктория дала Линде вторую грудь. И вдруг ее как стукнуло. Клемантина может умереть. Эта мысль настолько ее парализовала, что она тут же постаралась прогнать ее из головы.