Вихри на перекрёстках - [30]

По борозде, вдоль грядок, Бойкач подошел к дому, перешагнул невысокий заборчик и юркнул в сени. Постучался в дверь. Послышался топот ног, но никто не отозвался. Пришлось постучать еще раз. Дверь открыла женщина.

— Вы Валина мама? — спросил Володя.

— Да. Проходи, проходи.

— У вас немцев нет?

— Нет. А ты из Дубовой Гряды, сын Бойкача?

— Ага.

— Вместе с моей Валей учился. Она недавно рассказывала о тебе.

— Когда Валя была дома?

— Когда ты в Жлобин ходил. Как это ты так смело ходишь то в Жлобин, то сюда?

— Нужно, — улыбнулся Володя, окинув избу взглядом.

— Чужих тут нет, — успокоила его женщина. — В спальне моя меньшая, Галька, лежит, книжки читает. Я услышала стук в дверь и к ней, чтобы спрятала: книги-те советские.

— Почему же Галя не выходит из спальни?

— А разве Валя не рассказывала, какое у нас несчастье?

— Нет.

— Ой, детки мои…

Женщина вздохнула, на чистом, красивом лице ее, вокруг глаз и губ, появилось множество горьких морщинок. Володе стало неловко за свой вопрос. Еще не зная, что могло так больно задеть ее, он уже жалел и Валю, и Валину мать.

— В прошлом году это случилось, — заговорила хозяйка. — Я стояла возле ворот и не заметила, как из улочки выскочил на коне бургомистр Бодягин. Остановился и спрашивает: «Ты здесь живешь, Татьяна Николаевна?» Я ответила: здесь. Бургомистр спрыгнул на землю и велел идти в избу. Сначала он меня намеками запугивал: я, мол, жена лейтенанта Красной Армии, значит, семья большевистская. Сказал, что для охраны семьи хочет остановиться у нас на квартире. Но я уже знала, какой это гад и как он относится к нашим людям. Сразу поняла, с какими намерениями явился. Нет, говорю, пан бургомистр, не туда вы попали, сама за своими детьми присмотрю. С тех пор и не стало жизни. Через несколько дней приезжают двое немцев с полицейскими: обыск делать, рацию искать. Начали копаться в шкафу, нашли колечко, еще мамой мне подаренное, забрали и его, и два отреза на костюм, и белье мужа. И нужно же было Гале подойти к немцу в ту минуту, когда тот взял ее вышитое льняное платьице. Девочка вырвала платье из его рук, а гитлеровец, как разъяренный зверь, ударил ее в позвоночник подкованным сапогом… Галя упала… С тех пор и не поднимается. Иной раз попробую поставить ее на ноги, они еле двигаются. Все лежит и читает, читает… А то закроет книжку и сама себе говорит: «Зачем человеку, находящемуся в подчинении врага, доброе сердце и душа? В первую очередь они нужны тем, в подчинении у кого находятся другие люди». Боюсь я за нее… Слава богу, что уничтожили Бодягина: он бы совсем извел нас…

Володя молчал. Даже не признался, что он убил бургомистра. Сидел и думал, что у каждого человека свое горе. Наконец спросил:

— Теперь стало спокойнее?

— Немцы в нашей семье не задерживаются. Узнают, что дочь больна, и сразу за дверь. А переводчик наш, русский. Бывает почти каждый день. Сначала мы боялись его, но постепенно привыкли. Пригляделись бы вы к нему, может, и вам пригодится. Откуда-то узнал, что у меня дочь в партизанах, муж — командир Красной Армии. Приходит и чуть не умоляет помочь ему встретиться с партизанами. Спрашивает, когда Валя домой придет. Галя верит ему, а я боюсь. Он у самого генерала служит. Молодой, родители живут в Москве. Немцы раненого взяли в плен, вылечили, и теперь он у них… Да вон он, бежит. Наверное, к нам.

— Скажите, что я родственник. Из Нивок.

Открылась дверь, и в избу вошел переводчик. Поздоровался, протянул Володе руку и назвал свою фамилию: Данилов. Володя еще никогда не видел таких переводчиков. Обычно гитлеровцы не брали наших людей, знающих немецкий язык, на постоянную службу. Положение переводчиков было незавидное: они носили гражданскую одежду и только изредка получали подачки. А Данилов удивил хлопца: одет в немецкую офицерскую форму, пистолет в кобуре на левом боку. Синеглазый блондин лет двадцати пяти, высокий, стройный. Если чем и отличался от арийцев, так живыми движениями и широкими жестами. Он быстро прошел к Гале, что-то сказал ей, вернулся и спросил:

— Откуда у вас этот молодой человек?

— Мой племянник, издалека.

— А он похож на вас. Зажгите же лампу, не жалейте керосина, еще принесу.

— Заговорились мы, я и забыла.

— Вы что такой грустный, товарищ? — положил Данилов руку Володе на плечо.

— Да так…

— Наверное, хотели Валю увидеть?

— Так ее же в Германию увезли.

— Не грустите, она уже была дома. Что же вы, Татьяна Николаевна, не сказали племяннику о Вале?

— Если вы о ней больше меня знаете, вы и скажите.

— Одна Галя меня понимает и не боится.

— Может, напрасно, — осторожно заметил Володя.

— О, так и вы, очевидно, знаете, где Валя.

— Я все знаю, только не знаю, где теперь фронт.

— Что, своих никак не дождетесь? Девушка в партизанах, а он, такой парень, чего-то ждет. Если бы все вели себя так пассивно, наша дивизия, думаю, не находилась бы здесь.

— Ваша дивизия?

— По привычке так называю. Я давно мечтал попасть в Белоруссию и наконец попал.

— Что же вас влекло сюда?

— Партизаны. Нужно воевать за Родину.

— А кто вам мешает?

— Понимаешь, наша дивизия саперная, в боях не участвовала. Там было бы легче перебежать к своим, а мы все время на глубоких рубежах строили укрепления по намеченному пути отступления. Из-под Харькова перебросили сюда. Даже немецкие офицеры говорили, что в Белоруссии партизаны на каждом шагу. Но я уже сколько времени тут, а никак не могу их встретить. Хочу уйти к ним.