Вихри на перекрёстках - [32]

— Я надеюсь на вас, Володя, — сказал переводчик. — А Татьяне Николаевне огромное спасибо за то, что в ее доме я встретился с таким человеком. Пойду: хочется еще и еще раз продумать все детали.

— Но основное направление вы не измените?

— О, нет! Спокойной ночи.

Переводчик ушел, и Татьяна Николаевна начала упрекать Бойкача за то, что он так быстро открылся неизвестному человеку. Вдруг Данилов вернется, арестует хлопца и заставит показать гитлеровцам, где партизаны? У этого генерала такая сила!

— Зачем ему возвращаться? Мог сразу арестовать: у него пистолет, а у меня голые руки.

— А деревню немцы не сожгут?

— За что?

— Если генерала убьют.

— С ним его прислужник расправится, люди тут ни при чем. Если б это сделали подпольщики или партизаны, тогда могли бы сжечь. А сейчас вам бояться нечего.

— Лишь бы все хорошо получилось.

— Для меня успешная операция — это жизнь.

— Ты пойдешь в отряд?

— Нет, завтра схожу за винтовкой, чтобы вооруженным явиться в условленное место.

— Засиделись мы. Я тебе на кушетке постелю.

— Не лучше ли на сеновале?

— Ляжешь здесь.

11

Росистое августовское утро окутало туманом всю деревню. Особенно сгустился туман вдоль канавы, по самую крышу спрятал баньку, словно утопил кусты на болоте. Даже добрался до окон Карабанчиковой избы, хотя она и стоит на возвышении. Только блестят мокрые провода над крышей да робко выглядывают из листвы большие спелые яблоки. Всемогущее солнце своими лучами кое-где чуть рассеивает эти наземные облака, прорезает их, а где и глядит на землю, как будто сквозь матовое стекло.

Данилову сегодня не спалось и ночь показалась очень долгой. Через окно видна крыша Карабанчиковой избы. Гонтовая крыша почему-то кажется пузатым пауком, висящим на проводах-паутинках над серой пропастью. Почти всю ночь Данилов волновался: вчера так и не смог отлучиться из деревни и поговорить с пленными. В Слободе нет ни сотского, ни старосты, ни полицаев, и познакомить жителей с приказами генерала может только переводчик. А люди находят всяческие причины, чтобы уклониться от выполнения любых приказов. Не случайно генерал сказал, что, видно, в деревне хорошо поработали партизанские агитаторы. «Неслыханно, — удивлялся он, — с семисот дворов еле собрали пятьдесят подвод на перевозку леса для укреплений». Нет, никто из крестьян не говорил, что не хочет помогать германскому войску. Они бы охотно это сделали, но у одного партизаны сняли с телеги колеса, у другого лошадь загнала занозу под копыто, когда ехали господа немцы, и теперь почти не может двигаться, у третьего нет хомута… Чтобы организовать обоз, пришлось собирать у кого что есть. Тут возникла новая проблема: кто будет править лошадьми при перевозке леса? Опять всяческие несчастья, на этот раз с людьми. Одного партизаны ударили, руки поднять не может, второй глух, как чурбан, третий вовсе сумасшедший. «Почти три года оккупации с ее «всемогущей» геббельсовской пропагандой, а никто из наших людей не хочет добровольно подставлять шею под фашистское ярмо», — думал Данилов.

Он поднялся с кровати, кое-как расправил провонявшее после дезокамеры хлоркой одеяло. «Нет, — подумалось, — лучше в земле лежать, чем тут. Пускай эта ночь будет последней на чужой кровати, в чужой избе, хозяева которой проклинают тех, кто выгнал их на улицу».

Хотя голова у Данилова была словно налита свинцом, но планы оставались ясными. Вчера вечером он припрятал в картофельной ботве канистру с бензином. Ночью пригодится. Сейчас забежит к генералу, потом проедет на мотоцикле по деревне и помчится в лес, где работают пленные.

Когда переводчик вошел к генералу, у того уже находилось несколько старших офицеров. В присутствии генерала никто из них не посмел сказать Данилову, чтобы он подождал за дверью. Даже если в подобных случаях переводчик сам пытался выйти из комнаты, чтобы не присутствовать при разговоре немцев, генерал задерживал его и предлагал сесть. Этим он как бы подчеркивал, что секретов от русского у него нет, хотя Данилов отлично знал, что все важные вопросы решаются в его отсутствие. В последнее время никаких разговоров о положении на фронте и в Германии он не слышал. Сейчас некоторые немцы смотрели на переводчика с ревнивой завистью: неминуемый крах гитлеровской армии начинал действовать отрезвляюще. Поневоле задумаешься: что же это за сила — советские люди, которых чудовищной машине фюрера так и не удалось сломить?!

Пригласив переводчика садиться, генерал продолжал читать какие-то документы. И вдруг сдернул с переносицы очки, закашлялся. Толстый полковник, сидевший рядом, вскочил со стула, не зная, чем ему помочь. Но генерал сам справился с кашлем и с улыбкой сказал:

— Не хватит меня на всю войну, туман съест. Погибнем в этой Белоруссии: пески да болота. Мне сухой горный воздух нужен.

— А у нас тут позади гор нигде нет, — с напускной наивностью заметил Данилов.

— Почему позади? — надев очки, прищурился генерал. — Впереди есть Урал.

— Да, там воздух чудесный, я на Урале был.

— Ты что-то загрустил, Данилов. И еще побываешь. Нужно не падать духом, а лучше строить укрепления, чтобы выиграть время. В Берлине готовится такое оружие, от ударов которого в России ни одно окно не уцелеет. Только горы и останутся.