Вихри на перекрёстках - [10]

Деревяко незаметно ушел.

— Ты куда собираешься? — спросил примирительно Саблин. — Давай посидим, расскажешь, как там, за линией фронта.

— Тогда лучше в тенек. У вас теперь новые порядки: на солнце сидеть нельзя.

— Дисциплина, товарищ, нужна во всем, — многозначительно заметил Саблин.

— У партизана должна быть собственная, большая внутренняя дисциплина. Партизан в военное время — человек, который может одновременно быть и прокурором, и следователем, и адвокатом, и исполнителем вынесенного им же самим приговора. Нет статута, дающего партизану готовый рецепт на каждый случай жизни. Партизан должен сам хорошо ориентироваться в любых обстоятельствах и принимать правильные решения. В госпитале на эти темы было много разговоров. Так рассуждали мудрые, опытные командиры, и я с ними согласен.

— Ладно, не будем об этом. Садись. Лучше скажи, товарищ, чем ты хочешь теперь заниматься?

— Не понимаю вашего вопроса. Как это — чем? Тем, чем и прежде: диверсиями.

— Сергеев об этом говорил, но по дороге я подумал, что не совсем ладно получится с Миколой. Придется освобождать его от обязанностей командира.

— Почему? Разве нам не нужны другие диверсионные группы? Мне известно, что вы, как знаток подрывного дела, решили готовить диверсантов.

— Но Сергеев подчеркнул, что ты хочешь именно в свою группу, — Саблин хитро глянул в глаза Володе. — Хотя… теперь тебе все равно.

— Почему?

— Девчат там больше нет.

— А я возьму.

— Знаешь, я считаю, что пока тебе лучше побыть в разведке. У нас разведчиков мало, да и те без опыта. Сидим, как кроты, и где что делается, не знаем.

— Скажите, пожалуйста, за что такая немилость? Разведчиком я войну начинал, а потом изучил диверсионное дело и считаю его более ценным и важным. Ведь подрывник одновременно и разведчик.

— Ты на меня не обижайся. Поживешь, приглядишься к ребятам, и тогда организуем тебе группу.

— Я не обижаюсь, но заявляю, что вернулся воевать. И приглядываться мне ни к чему: отлично знаю более половины людей.

— Ты, небось, голоден? Сейчас прикажу поджарить печеночки. Мне малость привезли.

Они вместе направились к кухне. «Что значит новый командир! Все стало по-иному. Печеночки… Хочешь быть на переднем рубеже, а он мешает. Или я его не понимаю, или он не понимает ни дьявола», — думал Володя.

Саблин был выше его ростом, кудрявый, светло-русые волосы спадают на виски, нос прямой, с горбинкой, губы плотно сжаты. Все это придавало его лицу суровую мужественность. Только небольшие карие глаза из-под припухших век глядели затаенно-хитро и словно сверлили собеседника.

Прошло несколько дней, а Саблин и не собирался создавать для Володи диверсионную группу. Почему — неизвестно. Возможно, потому, что Бойкач — не его воспитанник. Все больше мрачнея, Володя ожидал, когда вернется диверсионная группа Миколы и настанет время сходить в штаб бригады.

Саблин тем временем готовил операцию, которую должна была осуществить рота. Заключалась она в том, чтобы взорвать котлован на железной дороге. Этой операции Саблин придавал огромное значение. Он собрал всех командиров, уселся с ними за столик, развернул карту и говорил, говорил, но только сам. Командир отделения разведки Воробейчик, давний знакомый Володи, тоже присутствовал на совещании.

— Что вы решили? — спросил Володя, когда тот вышел от Саблина.

— Видно, брат, что военный человек. Каждому определил место в бою, указал, кто будет с ним на связи, кто в прикрытии.

— Значит, и он пойдет?

— А как же!

— У того котлована ночью сидят три немца с пулеметом, днем его охраняют два путевых обходчика. Я, например, не действовал бы так, как командир, но что я… Если небольшой котлован ценен не меньше, чем эшелон, я с двумя хлопцами взорвал бы его днем. Снять из бесшумки обходчиков, подложить мину, и готово. А пойдет вся рота, немцы откроют огонь вслепую, и могут быть жертвы. Бездарность! — плюнул Володя.

— Ты лучше об этом никому не говори. Узнает, живьем съест.

— А я и ему могу сказать. Сергееву не такое говорил.

— Не все такие, как наш комиссар. Он — душа!

— Ты прав. Придется сходить к нему и попросить, чтобы забрал меня отсюда.

Володя махнул рукой, отошел подальше, сел на заросшую мхом кочку и задумался.

Молодые аисты дремали на солнце, свесив над краем гнезда свои длинные клювы. Где-то в старом осиннике кричали сизоворонки. Лес стоял словно в забытьи.

Володя и не заметил, как к нему подошел командир. Саблин бросил к ногам парня вещевой мешок и с ухмылкой сказал:

— Не нужны моей жене такие подарки. Она их все равно не оценит. Сказала: «Отнеси и отдай, на кой черт мне его сапоги». Женщины — капризные, брат, существа.

Круто повернулся и ушел. Володя встал, забросил вещевой мешок за плечо и направился к своему шалашу. Рота строилась. Хлопец остановился, издали рассматривая партизан. Среди мужчин он увидел и Валю. «Она же в хозяйственном взводе, так почему с боевым идет? А Зину свою не взял, — подумал Володя. — Рота пробудет на задании не меньше суток. Нужно воспользоваться случаем и завтра сходить к Сергееву».

От одной этой мысли юноша повеселел, улыбнулся. Он проводил взглядом роту, впереди которой гарцевал на лошади командир. Забросил в шалаш вещевой мешок и пошел к Воробейчику.