Вихри на перекрёстках - [12]

Володя все еще стоял, потихоньку напевая:

Знать не можешь доли своей,

Может, крылья сложишь посреди степей…

Он не слышал, как сзади подошла Валя, и даже вздрогнул, когда она спросила:

— Кому ты колыбельную поешь?

— Это совсем не колыбельная. Чудесная песня.

— Разве? Я слышу ее впервые.

— Где же ты могла ее слышать? Дома на печи? — Этим Володя хотел подчеркнуть, что хотя он и ровесник девушки, но уже бывалый боец. Получилось же так, что и себя не поднял и Валю обидел.

— Почему на печи? — поджала она пухлые губы. — Немцы схватили меня в Жлобине, посадили в тюрьму, потом повезли неизвестно куда, а я протиснулась через окошко вагона и выскочила на ходу поезда.

Володя терялся, замечая, что случайно обидел человека. Он мгновенно ставил себя на место собеседника и тяжело переживал за него. А случалось так не раз. Молодость ли была виновата, или то, что формирование характера пришлось на военную вьюгу, когда мысль обычно срабатывает молниеносно, а на глубокие рассуждения не хватает времени. Вот он и делает нередко заключения, с которыми тут же не соглашается сам.

— Прости, Валя, я вижу, что сморозил глупость.

— Пойдем к роднику, — улыбнулась Валя.

Они медленно двинулись по тропинке. С гнезда поднялся аист и поплыл над вершинами деревьев. Лес сразу ожил, защелкали, защебетали птицы. Обычно так бывает, когда родители уже не поют, а желторотая молодь радуется окружающему миру, на все лады дерет горло и думает, что все прекрасно. Старики тоже рады: пускай ноют, лишь бы есть не просили…

Володя умывался холодной водой, а Валя сидела рядом на пеньке и говорила, что хочет попроситься в его группу, что ей необходимо хоть на минутку заскочить домой, взять кое-какие вещи. Правда, командир обещал отпустить ее наведаться к матери, но после того, как Валя сходила с ним на боевое задание, передумал.

— Я понимаю, Валечка, как тебе надоело быть возле кухни, но к матери Саблин тебя не отпустит. Тем более со мной. Видела бы ты, как он кривился, когда комиссар бригады давал мне задание, будто не догадываясь, что Саблин против моего назначения командиром группы. Но разве Сергеева обманешь? Он сразу почувствовал, что командир роты хочет придержать меня в разведке, а вот по какой причине — не знает.

— Так комиссару неизвестно, что Зина — жена Саблина?

— Нет.

— А тебе жалко ее?

— Ну, как тебе сказать? Если б я узнал, что тебя арестовали немцы, больше жалел бы тебя, чем Зину, выскочившую за командира.

— При чем тут я?

— Ее взял свой человек, да еще командир. А нам нужно заканчивать войну и идти учиться.

— Ты думаешь, Зина счастлива с ним?

— Кто ее знает…

— Ой, нет! — Валя закрыла лицо руками. — Если бы Зина знала, что он мне говорил!

— Мало ли о чем человек может болтать.

— Ну уж нет. Будь у меня такой муж, после подобной болтовни дня бы с ним не осталась!

— А что такое?

— Нет, Володя, не скажу.

— Тогда пойдем отсюда. Я поговорю с Саблиным, чтобы разрешил взять тебя в нашу группу.

— Будь другом, сделай… Не могу я тут больше оставаться…

— Как тебя понимать?

— Так и понимай. Попрошусь в другую роту.

Володя поглядел вслед удаляющейся девушке. «Как выросла, — подумал он. — А когда-то я стеснялся садиться с ней за одну парту, Ну и дурак же был».

Он свернул к шалашу, где жил их прежний учитель.

— Николай Павлович, это я.

— Почему не спишь? — проворчал Деревяко.

— Но и ваш друг уже куда-то исчез.

— На кухню ушел, дежурить.

— А я только что с Валей разговаривал: просится в нашу группу.

— Возьми. Иначе трудно ей будет отбиться от этого… Ну и командир, где же его совесть? Понимаешь, с вечера повел роту к котловану. По его приказу мы открыли огонь по железной дороге. Немцы в ответ — из пулемета, и двух наших пришлось хоронить. Хорошо, что вскоре охрана сбежала, а если бы продержалась? Патронов-то у нас было мало, стреляли вслепую. Все же взорвали котлован. Надо немедленно уходить, а Саблин — нет, ночуем в лесу. Как же с ранеными быть? Кто-то предложил отнести их в Горновку, там фельдшер живет. Понесли. Я остался со всеми. Добрались до непролазной чащобы и попадали, кто где. Мне никак не удавалось уснуть. Вижу, Саблин и командир взвода Пинчук развели огонек, достали баклажку с самогонкой, выпили. После этого Саблин поднялся и пошел к елке, под которой спала Валя. Разбудил ее и привел к костру. Уговаривал выпить, не знаю, согласилась ли, но видел, как вернулась под свою ель. Вдруг костер погас, послышались голоса: Валин — умоляющий, чуть не плачущий, Саблина — нетерпеливый, злой. Чуть не бросился я к девчонке на помощь, но она сама вырвалась, подбежала ко мне. Сделал я вид, будто только что проснулся, и говорю: «Тебе страшно? Ложись рядом, ложись». До утра бедняжку дрожь била. А утром пришлось дать ей иголку с ниткой, — я всегда в шапке ношу, — чтобы зашила порванное платье. Как тебе все это нравится? Вот ведь подлец какой, а?

Володя слушал, а сам думал о Зине. Вот, стало быть, как она попала в жены к командиру… Но что теперь сделаешь? Рассказать ее матери? Это ничего не даст. Сергееву? «Нет, — наконец решил, — посмотрю сам, что это за командир».

Снаружи послышались голоса. Высунув голову из шалаша, Володя увидел, что бородатый партизан ведет коня к командирской землянке. Следом, на лошади, едет молодой разведчик.