Ветры низких широт - [54]

— А приказ командующего — это вам что?

Тыловики тоже родились не в девятнадцатом веке, и от подписанной уже старпомом заявки осталась только треть. Козлюк ударил себя кулаком в грудь, сказав, что будет жаловаться. Ему невозмутимо ответили: «Хоть господу богу». Но даже и он не рассчитывал на такую щедрость. Поход, видимо, и на самом деле предстоял не шутейный.

Так начался на «Гангуте» аврал. Все службы старались запастись впрок всем, что плохо лежало под рукой у тыловиков, понимая, что манна небесная подсыпается с небушка не чаще одного раза в десятилетие. Впрочем, ракетчики, артиллеристы, торпедисты, минеры лишка никогда не запрашивали и не запасались на многие годы: «Гангут» мог принять ракет ровно столько, сколько было определено штатным расписанием, и лишних глубинных бомб ему ставить было некуда.

2

Когда творилась сама история, человеческие судьбы мало что значили. Одни оказывались на ее гребне, и им думалось, что они создавали ее, другие находились в низах, и у них создавалось впечатление, что их несло по воле волн, подобно щепкам, подхваченным полой водой, но кто бы и что бы ни считал, все они были творцами.

Командующий, получив «добро» Главкома начать одиночное плаванье, долго колебался, кого ему послать — «Гангут», «Полтаву», а может, «Азов», но в том, что уйти в океан должен был один из этих кораблей, у него не было ни малейшего сомнения. По всей вероятности, Ковалеву он симпатизировал больше других командиров — впрочем, в этом он даже сам себе признавался не очень охотно; причиной тут мог быть и праздник, случившийся на «Гангуте», и он, побывав на корабле и найдя его внешний вид в прекрасном состоянии, сделал свой выбор на нем. А возможно, причина еще крылась и в том, что службу свою командующий начинал на линкоре «Октябрьская революция», который при закладке на стапеле как раз и назывался «Гангут». Тут ничто ничему не противоречило, сходилось, как говорится, в одну точку, и это схождение словно бы составило роковую необходимость.

Ковалев сразу и в полной мере осознал, что это самой судьбе вольно было ниспослать ему такое задание, о каком не помышляли даже самые опытные командиры, исчисляя свой опыт несения боевой службы уже не месяцами, а годами, но опять-таки, как говорится, не родись красивой, а родись счастливой. Впрочем, счастье это было особого рода: оно всецело зависело от самого Ковалева. Войдет «Гангут» в контакт с супостатом — один коленкор, не войдет, не обнаружит — и тонны мазута окажутся понапрасну развеянными над синими водами Мирового океана.

В школе по старинке ученикам еще вдалбливали в головы, что сушу омывают четыре океана: Тихий, или Великий, Индийский, Атлантический и Северный Ледовитый, а на картах, которыми пользовались военные моряки, океан был единым — Мировым, и в этом был величайший философский, национальный, исторический, социальный, экономический и политический смысл. Мировой океан принадлежал всем и каждому живущему на Земле.

В любое другое время Суханов с радостью бы принял под свое державное начало этот самый Мировой океан, но сейчас он ни с какой стороны ему был не нужен. Будь его воля, он повременил бы с походом, но воли его не было и быть, к сожалению, не могло, а была только воля командира «Гангута», как казалось Суханову, и этой воле подчинялись все, поименованные в штатном расписании. Над этой волей стояла другая воля — командующего, над волей командующего чувствовалась еще одна воля, и эти воли, сложенные в пирамиду, зависели одна от другой, как звенья одной цепи, в которой верхняя воля казалась главенствующей, но только в том случае, если все последующие звенья на своих местах тоже были главенствующими.

Суханову в этот день не было дела ни до самой цепи, ни до ее звеньев. Его желания и намерения были просты и ясны, как дважды два четыре: он должен был во что бы то ни стало повидаться с Наташей Павловной, и не где-нибудь на улице или даже в музыкальной школе, а только в доме возле Аниного камня — в этом-то как раз и был весь смысл, но уж раз Суханову не было никакого дела ни до цепи с ее звеньями, ни до Мирового океана, то и Ковалеву, запретившему сход на берег, не было никакого дела до всех сухановских «смыслов».

Первый день еще так-сяк — аврал только-только брал свой разгон, хотя корабельные работы, намеченные старпомом на понедельник, едва-едва закончились к вечернему чаю. Умыкались все так, что после вечерней поверки никто из моряков даже не остался покурить, только человек пять-шесть офицеров и мичманов, в их числе и Суханов с Ветошкиным, сошли на пирс размять ноги.

— Завтра еще старпом не разрешит оставлять людей в постах и в среду навряд ли, — говорил Ветошкин. — А потом изловчимся и покрасим и пост, и агрегатную.

Суханов лениво возразил:

— Но мы же к смотру уже подкрашивались.

— А теперь покрасимся. Ходить, должно, придется в тропиках, а там к металлу всякая дрянь липнет.

— Откуда вам знать, что пойдем в тропики? — спросил Суханов.

Ветошкин хитренько сощурился:

— А за каким чертом завтра будут завозить тропическое обмундирование?

— На всякий случай.

— Всяких случаев не бывает, товарищ лейтенант, — возразил Ветошкин. — В нашем деле бывает только один: идем на север — берем меховые куртки и сапоги, идем в тропики — берем шорты для моряков и на всех сандалии.