Ветры низких широт - [46]

— Время у тебя, похоже, есть, — сказал Иван Сергеевич. — Давай тут в тишке от гвалта посидим, покурим.

Они присели на орудийный ствол, Суханов достал сигареты, Иван Сергеевич — «Беломор», и каждый закурил свое.

— Под тобой, — заметил Иван Сергеевич, — орудие с первой башни главного калибра линкора «Севастополь», а подо мной мое родное с четвертой башни, коей я имел честь командовать на крейсере «Молотов». Это потом он «Славой» назвался, а воевал он «Молотовым». И ростра, — он повернулся к искусно склепанному из листовой стали сооружению, бывшему некогда носом крейсера, — тоже с «Молотова». Как помирать стану, попрошу, чтобы на могилу мою водрузили. Вместе воевали, вместе и потом сподручнее будет находиться. — Он смял окурок и швырнул его в воду. — Так ведь не поставят небось?

— Ну почему же... — неопределенно сказал Суханов.

— Вот и я думаю: а почему бы не водрузить? — Иван Сергеевич покачал головой, словно бы задумался, потом встрепенулся: — Ладно о вечном, давай-ка о земном. Ходим мы с тобой тут вокруг да около, как бараны. А если по-флотски, напрямик, а? Небось подумал, что Наташа, стало быть Наташа Павловна, дочка нам?.. Нет, невестка она... Сынка нашего покойного жена. Погиб при исполнении, и все такое прочее. И по сю пору на дне моря лежит. Слышал, может: Вожаков Игорь Иванович?

Суханову стало обидно, что он ничего не слышал о Вожакове Игоре Ивановиче, том самом капитане второго ранга, фотография которого стояла в черной, как он теперь понял, рамочке на комоде, а сам-то он, как тоже только что выяснилось, «по сю пору на дне моря лежит».

— Я с Балтики. Тут недавно. (Про Балтику Суханов сказал для красного словца — училище их стояло на берегу Финского залива, вроде бы и на Балтике тоже.) Я впервые о вашем сыне узнал... И вообще, на меня сегодня столько навалилось.

«Должен был знать, куда шел, — сварливо подумал Иван Сергеевич. — Под этой крышей, служивый, не мед с патокой, а горе», — но у Суханова было такое обиженно-расстроенное лицо, что Иван Сергеевич — все-таки конечно же «милая душа» — невольно подобрел.

— Хоть сегодня, хоть завтра, а свалиться должно было. — Иван Сергеевич опять покачал головой. — Тут дело серьезное. Но встревать в ваши отношения никто не собирается. А если потребуется помощь — вот моя рука. — Иван Сергеевич пожал руку Суханову. — А теперь ступай.

Суханов приободрился.

— Да-да, пора на вахту.

— Только не ври, — колючим голосом промолвил Иван Сергеевич. — Не надо. Суточный развод уже состоялся, а до новой вахты время еще есть. Прав ты, навалилось на тебя сегодня всего много — вот ты и согнулся. А ты выпрямись. — Он похлопал своей широкой ладонью Суханова по спине. — Не на одной Наташе свет клином сошелся. Смотри людям в глаза прямо. Они поймут и не осудят. А теперь ступай. Подвернется случай — заглядывай. Всегда будем рады. Чайку попьем, поговорим по-мужски.

Суханов молча поднялся, молча подал Ивану Сергеевичу руку, молча ступил на тропинку, мозолистую, как большинство здешних тропинок, в раскопе молча постоял возле памятника эллину: «В битве за родину был он завистливым сгублен ареем, сирым родителям слез горький оставивший дар». Суханов нагнулся, с силой рванул из земли кустик полыни, растер веточку в пальцах — запах был горький и пряный.

Он оглянулся. Дом уже скрылся за косогором, зеленела только крыша, по которой скользил неяркий солнечный луч. Суханов так надеялся на сегодняшний день, радуясь утром его приходу, и этот день уже угасал, унося с собою надежды, оставляя после себя одни сомнения. Суханов опять понюхал пальцы — запах полыни был стойким, — достал из кармана платок, послюнявил его и начал вытирать руки.

4

— Вас-Вас! — позвала Мария Семеновна. — Ну где же вы все? Идите чай пить!

Смеясь и отбиваясь от Катеришки, которая опять тянула его в сад, Сокольников поднялся на крыльцо.

— А флота куда подевались? Покурить ушли?

— Одному флоту на вахту, — промолвила Наташа Павловна, — другой провожать пошел.

— А... — сказал Сокольников. — Старпом у нас мужик суровый. К молодым лейтенантам не благоволит. Гоняет их как cидоровых коз.

— Так ты его знаешь, Вас-Вас? — оживляясь, спросила Мария Семеновна. — Тихонький такой, скромный. Прошлый раз цветочки мне подарил.

Мария Семеновна хотя и говорила про Суханова, что он «тихонький такой, скромный», но не утверждала этого, а только словно бы искала подтверждения своих слов, и Сокольников неожиданно оказался в весьма пиковом положении: хвалить Суханова было будто бы не за что, но и хаять не пристало по всем статьям, за какую ни возьмись. Сокольников догадывался, что старики — и Иван Сергеевич, и в особенности Мария Семеновна — относились к нему почти по-родственному с тех самых пор, когда они с Игорем, еще будучи курсантами, приезжали в отпуск в этот дом возле Аниного камня. И если бы теперь случилось Сокольникову стать мужем Наташи Павловны — господи, ну чем черт не шутит! — лучшего для себя они, наверное, и не желали бы. Кажется, и Наташа Павловна пусть и без особой охоты, но пошла бы на это. В этом, конечно, был свой расчет, но ведь не всякий расчет — зло и не всякие чувства — благо, и все бы сложилось именно так, если бы Сокольников еще в курсантскую пору не влюбился в некую особу, в которую и влю-бляться-то не следовало — она у него на глазах вышла замуж и, по слухам, жила счастливо. Есть мужчины, которые женщину плотски ощущают только через любовь, и любят они одну, хотя и влюбляются часто, и пока любят они, все прочие женщины для них словно бы не существуют. А Сокольников все еще любил, и Наташа Павловна еще не существовала для него, хотя порой ему уже и казалось, что не сегодня завтра шоры спадут. Встав поутру, он подойдет к иллюминатору и завопит на весь рейд: «Свобо-оден!»