Ветры Босфора - [14]
- Сигнальщик! - звенящим голосом отдал команду Казарский, - Поднять сигнал:
ПОЗДРАВЛЯЮ ПОБЕДОЙ
Свернутые комочки флагов побежали по фалам. На реях выстрелило разноцветьем.
Без слов, взглядом, лейтенант разрешил флейтисту сигнал захождения. И флейта запела, сладострастно-упоенно, славя победу сотоварищей по оружию. Офицеры вскинули ладони к козырькам.
С «Ганнимедом» и его призом расходились бортами на расстоянии кабельтова. Там командир брига капитан-лейтенант Кутаков тоже выстроил вдоль борта людей. Казарский, поневоле улыбаясь, вглядывался в плотную фигуру Кутакова с крутой осанкой. И ему казалось, что он видит загорелое лицо командира «Ганнимеда», кустистые брови и даже выражение отчаянных и смело-наглых глаз. «Ганнимед» сигналил:
Корабли расходились. Флейтист играл «исполнительный». То же возбуждение, полное живости и радости, на бортах катеров и на бортах «купцов». Флейтист с сожалением отвел флейту от губ. Хороша минута встречи, да жаль, коротка.
Норд опасен?
Спасибо, Кутаков!
Значит, турки сумели выбросить десант где-то между Анапой и Суджук-Кале. Туда, в крейсерство, за сутки до выхода «Соперника», ушел отряд кораблей. Главный группы - капитан-лейтенант Стройников. Видно, ведут сейчас поиск высадившегося десанта.
На охрану «купцов» и с юга, и с севера сил у лейтенанта маловато. А «купцы» требовали надежного охранения. Гружены порохом до клотиков.
Казарский приказал:
- Сигнал: «Резвому» и «Бесстрашному» занять места слева на траверзе каравана. Дистанция - пять кабельтовых.
Матросы сгрудились на корме, провожая взглядом Кутакова с его порыскивающим на волне призом. Все возбуждены, всем хорошо. Ветер бьет в лицо, колышет палубу. Море несет с волной свою синюю, блистающую веселость. Самое время преподать урок ведения боя. Лейтенант сошел к матросам. Приз «Ганнимеда» еще совсем близко. Бомбардир Семенов с холодком восторга, сдавившим грудь, выдыхает похвалу Кутакову:
- О, голова! Штормяга, не моряк! Разделал «султана» - чистая ужасть!
На «султана», в самом деле, смотреть страшно.
Лихого командира «Ганнимеда» флот знает. У Кутакова закон: круши врага так, как душа просит. Вот все и видят, чего душа Кутакова возжелала! Считают пробоины, ахают, мотают головами. Транспорт огромный. Пленных у Кутакова, надо полагать, не менее трехсот. Они загнаны в трюм. Палуба почти безлюдна.
Коней много.
- «Штормяга»! - с презрением передразнил Семенова боцман, Игнат Конивченко.
Боцману приз не нравился.
Трофим Корнеев, бомбардир из старослужащих, возразил, не соглашаясь:
- А што ты хошь, Петрович? Штоб «султан» целехонький был? Из пожару не обгоревши не выходють.
- Хочу! - брыкливо, с вызовом ответил боцман, легко серчавший. Передразнил: - «Не выходють…» У кого «не выходють», а у кого и «выходють…»
- Ай, шайтан! - придавленно, приглушенно взвизгнул вдруг матрос Файзуил Зябирев. Выломился из скопления парусиновых рубах, высокий и тонкий. Пробился к командиру, перед которым расступались, пропуская к самому борту. Зябирев протянул смуглую руку с вытянутым пальцем, показывал на лошадей на палубе. На «султане» их было десятка два. Быстрее всего, до начала боя и еще больше было. Часть побита. Часть, обезумев от огня и крови, сорвалась с привязи, оказалась за бортом. Казарский перевел взгляд, следуя за пальцем матроса. Между бизань-мачтой и бортом пристроился матрос с «Ганнимеда» и пеленал
чем- то -верно, разодранным тряпьем - припавшего на подломленные передние ноги коня. Высокую холку трепал ветер. У Казарского екнуло в груди. Через сколько боев прошел. А сердце так и не ожесточилось, не привыкло к войне. Жалость к животным жалила подчас даже горячее, чем жалость к людям.
- Вай, вай, вай! - жалеючи, мотал головой Зябирев. - Хорошши конь! Шибко хорошши конь!
Он был единственным татарином на борту «Соперника». Молодой, совсем мальчишка, тоненький и гибкий, как девушка, он выделялся тюрской смуглотой кожи и характерным обрисом красивых черных, бараньих глаз. Казарский взглянул на матроса. Жалость к коню высветила особенно сильно эту не-славянскую, родовую отличительность в татарине. Впрочем, очень симпатичную «инакость».
Кого- кого только не стал собирать ныне на русские корабли андреевский флаг! Греки, хорваты, далматы. У всех одно убеждение: южный берег Черного моря -туркам. Там они жили, живут и жить будут. А вот северный берег, Турция, отдай. И западный - отдай. Как пришла с пожарами и кровью - так и уходи. Хватит грабить. Хватит невольничьих рынков, шумевших и в Евпатории, и в Кафе. Время ли для невольников?
А вот как сбросят последнего турка в море, так иди, христианин, на замирение. Не задирай больше ни Россия Турцию, ни Турция Россию.
Так матросы в разговорах устраивали будущий мир. Верили и не верили, что так быть может…
Татары на кораблях пока в новинку. У каждого позади какая-нибудь ссора, страх потерять голову. У Файзуила тоже. Не исчезни он однажды ночью из аула, украшала бы уже его лохматая башка с такими красивыми беспокойными глазами пику Мухтара-эфенди, какого-то самодура из-под Бахчисарая.
«Севастопольская девчонка» — это повесть о вчерашних школьниках. Героиня повести Женя Серова провалилась на экзаменах в институт. Она идет на стройку, где прорабом ее отец. На эту же стройку приходит бывший десятиклассник Костя, влюбленный в Женю. Женя сталкивается на стройке и с людьми настоящими, и со шкурниками. Нелегко дается ей опыт жизни…Художник Т. Кузнецова.
В своем новом произведении автор обращается к древнейшим временам нашей истории. Х век нашей эры стал поворотным для славян. Князь Владимир — главный герой повести — историческая личность, которая оказала, пожалуй, самое большое влияние на историю нашей страны, создав христианское государство.
О дружбе Диньки, десятилетнего мальчика с биологической станции на Черном море, и Фина, большого океанического дельфина из дикой стаи.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.