Ветер западный - [95]

— Оставленный без покаяния, без благословения, — подхватила его жена Джоан.

— Тело исчезло, не погребенное, — добавил Адам Льюис. — Вот оно и шныряет где хочет.

— Может, он только наполовину мертвый, но уже безголовый, — вставил свое слово Пирс Кэмп.

Наконец я перевел взгляд на рощу — логово густого тумана и призрачных берез, прямых и мокрых. Ни человека, ни души, ни безголового искусителя, ни единого звука.

— Кто его видел? — спросил я.

— Джейн Танли, — сказал Джон Грин.

— Адам, — сказал Саймон Бракли.

— Миссис Отли, — сказала Джейн Танли, а Энн Отли указала на Ричарда Прая.

Они глядели то на меня, то себе под ноги, то на рощу. Их фигуры — расплывчатые сгустки, серые и коричневатые на фоне белой вуали, ширившейся во все стороны; красная вязаная застежка на Джейн Танли казалась единственной достоверной вещью в этом мире, все прочие формы и цвета с рук долой старьевщику в корзину — нечто меньше чем ничего, больше чем ничто.

— Все вы, отправляйтесь по домам, — сказал я.

— Отче…

— По домам.

Я отвернулся от них, встал лицом к Западным полям, словно для того, чтобы приняться за поиски призрака самостоятельно. Я слышал, как они ворчали и жаловались друг другу, а затем побрели прочь. Они были напуганы и встревожены, что неудивительно. При мне в Оукэме еще не случалось смерти, не отдавшей живым трупа; без тела, глубоко, надежно зарытого в землю, мерещилось всякое: в чистилище скопилось слишком много мертвецов, отчего дьяволу сподручнее их красть, либо мертвые где-то прячутся и могут внезапно выпрыгнуть из укрытия.

Я вошел в рощу. Почему эти стволы, такие красивые, гладкие и серебристые летом, в зимней сырости темнеют, словно кожаная подошва? Каждая колючая мертвая ветка хранила в себе нежную душу. Наверное, лето продолжало жить в ее памяти, иначе как бы она сумела извлечь зеленый лист из жалкого грязно-коричневого бугорка. Волосы из конских хвостов, повязанные на ветках, размокли и слиплись, а желтенькие пушистые сережки, что так радуют глаз летом, огрубели, поеденные чернотой. Туман, капли дождя, падающие с деревьев, чавкающая лесная подстилка под ногами — и полное безлюдье.

Я наклонился, разглядывая нечто, что не было ни землей, ни размокшей подстилкой, но комком ткани, кое-как запорошенным листьями, словно для прикрытия, и я понял, что передо мной. Резко склонился еще ниже, подобрал. Рубаха Ньюмана. Значит, это у Картера называется спрятать — скомкать и посыпать пятком листьев. Впрочем, Картер мог хорошенько припрятать рубаху, но кто-то ее откопал, земля вокруг выглядела потревоженной, — но, с другой стороны, при любом захоронении с землей не церемонятся. Руками я вырыл более вместительную яму для похорон рубахи, утрамбовал землю сверху и забросал листвой, а потом примял, чтобы это наслоение казалось естественным.

Закончив, я ополоснул руки в луже и зашагал к реке, сам не понимая зачем.

Мысли носились в голове, будто непоседливые корольки, то летели под уклон, то взмывали ввысь: неужто и впрямь Ньюман, застрявший между жизнями, явился за своей рубахой? Но нет, ведь он же не забрал ее, и в придачу никто своими глазами Ньюмана не видел, все лишь поверили друг другу на слово. Если они действительно преследовали не-Ньюмана, мне светит увидеть его — он мог пойти только этой дорогой. Если они гонялись за химерой, что привело их к березовой роще — запах, наитие или рок? И откуда мне привалило такое везение — следуя за ними, обнаружить рубаху прежде, чем они ее найдут?.. И так далее и тому подобное.

На реке пусто — по крайней мере, насколько я мог видеть сквозь туман. Я шагал по кромке прилива, по болотистой земле, пока не поравнялся с густой порослью камышей, таких высоких летом, ныне же торчавших из воды на полруки. Они и походили на протянутые руки. В промозглых сумерках на речном берегу камыши внушали надежду; прежде я никогда о них так не думал, да и не присматривался к ним особо.

Вдруг шум за моей спиной, жуткий треск, который я принял сперва за гром, но раздавался он не над головой, а где-то много ниже, и в любом случае был слишком однообразным, крошащимся — треск чего-то ломающегося. Я бы перекрестился, если бы мог пошевелиться. Действовать продолжали только те части моего тела, которым не нужно испрашивать моего дозволения, — билось сердце, грудь набирала и выпускала воздух, уши улавливали шумы. Звук ломающихся костей, а потом нездешний скрип, отчего даже дыхание начало запинаться. И стоило этим звукам стихнуть, как раздался ужасающий всплеск.

Я бросился назад, вверх по течению, на эти звуки, от которых меня отделяло всего несколько шагов. Едва различимое, но все же различимое сквозь туман упавшее дерево, рухнувшее в реку.

Камыш

Ночь подкралась, но столь вороватой мелкой поступью, что никто и не заметил. И навалилась на нас, тяжелая, неподвижная, черная. На улице слышались топот, шаги из дома и обратно и нечто вроде перебранки между Джилом Отли и его братом Робом о том, как поделить кусок земли, примыкавший к их угодьям, — три десятка сельонов[46] плодородной пашни, принадлежавшей Ньюману. Препирались они недолго и вернулись в дом — пора было выпить. Остатки свадебной браги поделили на всех, и еще в один вечер люди сытно поели — говядина, кабан, курятина и гусятина, капуста с хлопьями бекона, груши, томленные в меду.