Ветер западный - [85]
Но наши призывы остались без ответа. Возбуждение нарастало. Разговоры и разноголосица: “Танли, наверное, увидел зверя, а не человека. Нет, это был человек, Танли не поднимает шум по пустякам. Может, Ньюман в полях, или охотится, или гуляет где. В такой дождь? Нет, это непохоже на Томаса Ньюмана. А не то спит в своей постели — разве Джанет Грант проверила, дома ли он? Она только в дверь постучала. Ха, если он спит себе, а я тут полощусь под дождем, топая по всякой дряни и грязи, убью его своими руками. Том Ньюман утоп?! Верится с трудом. Он не мог утонуть. Всякое бывает. Отче? Он утонул, отче? Откуда отцу Риву знать, кто утонул, а кто нет, он спал, как и все мы”.
Я молча пожал плечами. Кое-кто побежал дальше, за излучину у Погорелого леса, туда, где река постепенно выпрямлялась, приближаясь к Западным полям. Если тело уплыло так далеко, нам никогда его не найти. В этой суматохе и гаме я улизнул. Зашагал обратно, вверх по течению, и, отшагав четверть мили, добрался до моста в одиночку и насквозь промокшим. Встал на берегу у рухнувшего пролета, где, как я знал, Ньюман вошел в воду. И зашептал, обращаясь к самому себе: “Приглядись. Река, что бьется о берега, бесполезные устои, густая грязь, вспаханная коровьими копытами, и не разобрать в потемках, где тут река, а где земля. Невзначай, по неосторожности утонуть здесь вполне возможно; нет, почти неизбежно. Чудо, что прежде подобного не случалось”.
Я пощупал ногой землю у моста. Да, чисто лед. Кто угодно поскользнулся бы. В размокшей земле ямки с дождевой водой, продавленные мужскими башмаками, а вон там, надо полагать, доказательства скольжения вниз: два следа, подлиннее и поуже, но не глубокие, здесь ноги надолго не задержались — и ровно в том месте, где река упирается в берег. Впрочем, трудно судить наверняка по этому месиву из грязи и воды.
Уже собираясь уходить — размышляя о том, что нужно немедленно послать за благочинным, показать ему место, где случилось несчастье, если он захочет это увидеть, и не мешать ему прийти к выводу о гибели по неосторожности, — я вдруг заметил в грязи длинную веревку. Я храбро ступил в глубочайший слой грязи, чтобы извлечь веревку; теперь и я держался за треснувший устой. Веревка оказалась длиной и шириной в пояс — Ньюману не принадлежавший, он носил кожаный пояс. Нет, это был пояс Картера. В последние несколько лет я видел его на Картере каждый день. Подобрав пояс, я намотал его на кулак.
— Спасибо, — сказал я и, щурясь, вгляделся в сгущавшийся туман. Если кто другой нашел бы пояс Картера, что тогда? — Благодарю Тебя, Господи.
Потом прибыла повозка, правили ею двое мужчин из Борна, они и погрузили вещи моей сестры. Какой пустой стала комната, наполнилась пустотой до самого верха, и я почувствовал, что места для меня здесь больше нет, даже встать было негде в этой жуткой давящей пустоте. Sanctus, sanctus, sanctus, — произнес я вслух. Слова упали будто камни на жесть, и казалось, комната выталкивает меня на улицу, по которой возвращались с реки люди, искавшие тело.
Грязь с веревки я смыл в ведре с дождевой водой, что стояло у боковой стороны моего дома. Спрятал веревку в углу комнаты, прикрыв ведром, ополоснул руки и вышел на улицу. Джон Хадлоу шагал, свесив голову, согнув плечи под холодным дождем.
— Ничего не нашли, — бросил он, поравнявшись со мной. Неудача будто выстудила его сердце.
Я попросил его найти паренька, который смог бы оседлать одну из лошадей Ньюмана и доехать до Брутона, затем уговорить кого-нибудь в Брутоне отправить в Уэлс послание нашему благочинному: мол, в Оукэме прихожанин погиб, и мы просим его прибыть к нам сегодня же, если благочинного это не затруднит. На слове “погиб” Хадлоу вздрогнул. Но, будучи человеком обязательным, кивнул.
Я наблюдал, как приезжие из Брутона укладывали на повозку вещи Анни. Укрывали их свиными кожами, чтобы не намокли под дождем, а тем временем парень из окраинных сараев запрягал самую бойкую лошадь Ньюмана. Парень и грузчики отправились в путь синхронно, один в Брутон, другие в Борн.
Темная будочка
Когда Анни объявила, что собирается замуж, я воспринял это известие двояко, хотя и в одно и то же мгновение: потрясенно охнул и без передышки опять охнул, но уже так, словно давно этого ждал. Бывает, что разом удивляешься и не удивляешься — вроде ты уверен, что такого быть не может, и тут же понимаешь неизбежность случившегося.
То же самое произошло со мной, когда Картер произнес в потемках моего дома: “Томас Ньюман утоп, ушел под воду”. Моей первой мыслью было: конечно, утопился, ведь совсем недавно в моей комнате он страстно распинался предо мной, рассказывая о том, что он задумал, — и следом другая мысль: это неправда, ведь совсем недавно в моей комнате он был сама страстность, сама жизнь. Я мнил, что не сразу понял суть сказанного Картером, но, конечно, понял, и сразу. Одного я не понимал: как я могу разом знать и не знать, быть потрясенным и невозмутимым, сраженным горем и чувствующим, как внутри что-то вмиг одеревенело — нечто, сознающее разрушительную неуместность этой потери, но не горечь утраты. Это как двигаться одновременно по двум разбегающимся дорогам, как те ездоки из Брутона и Борна, — одни отнимают, другие приносят. Но в одно и то же время.
