Ветер западный - [64]

— Вчера я проспала почти целый день. В пятницу вечером, когда Том принес меня домой, он приготовил мне отвар, противный на вкус, но потом я крепко спала всю ночь и почти всю субботу, пока тот маленький человек не разбудил меня.

Благочинный. Сара, вероятно, была последней, кто видел Ньюмана живым, учитывая, что он утонул субботним утром, благочинный не мог не заинтересоваться этим обстоятельством. И первая дверь, в которую он постучал, была дверью Сары; после визита к ней умнее он не стал, разве что понял, что ему придется стучать еще во многие двери, если уж он вообразил себя шерифом.

— Благочинный был добр с тобой? — спросил я.

— Он был очень добрым, подогрел мне остатки отвара в кружке, сел в дальнем углу и сказал, что мне не стоит беспокоиться, он знает, что я не убивала Томаса Ньюмана. Надо же, а мне и в голову не приходило, что я могла его убить. Я даже не знала, что он умер.

Я опять отвернулся от нее. Старательно избегая ее взгляда, я опустил голову и уставился на заляпанную черноту моей рясы. О смерти Ньюмана Сара упомянула с поразительным спокойствием, впрочем, она и в остальном была поразительно спокойной, словно околдованная либо одурманенная болезнью. Когда я отвернулся, она тоже отодвинулась, опустившись на пятки, и я уже не мог видеть ее лица.

— Ты должна молиться изо всех сил, Сара, за восстановление твоего здоровья, — сказал я. — Давай-ка вместе помолимся. Дева, заступница наша.

— Virgo fidelis.

— Зерцало праведности.

— Speculum justitiae.

— Оплот мудрости.

— Sedes spaientiae.

— Источник нашей радости.

— Causa nostrae laetitiae.

— Роза таинств Христовых.

— Вы пропустили кое-что, отче.

— Все равно — Роза таинств.

— Rose mystica.

— Утренняя звезда.

— Stella matutina.

— Исцеляющая недужных.

— Salus infirmorum.

— Спасительница грешников.

— Refugium peccatorum.

— Утешение страждущим.

— Consolatrix afflictorum.

— Дозволь, молю я Тебя, о Господи Боже, — продолжил я, и Сара подхватила, как я и надеялся, так что закончили мы в унисон, — нам, рабам Твоим, пребывать в здравии духа и тела до скончания дней наших.

Последнюю фразу она повторила на латыни:

— Perpetua mentis et corporis sanitate gaudere.

Ее латынь была уверенной, память безупречной, пусть она и была истерзана необъяснимой болезнью. Молитвы проникли в ее плоть и кровь, она была верующей до мозга костей. Вот оно — летом в зарослях тростника, там, где река течет медленно, мутная и тяжелая от примесей, Сара и Анни тянут из воды чужую вершу: обе были лихими грабительницами. Под утренним солнцем угри, вынутые ими из верши, казались сгустками света, вспыхнувшего на ладонях. Мелочь они, размахнувшись, выбрасывали обратно в реку. Тяжелой работой обе не тяготились и были по-мужски горластыми; хваткими, как лисы в курятнике; веселыми и стремительными, как утро; ненасытными, как солдаты на войне.

— Perpetua mentis et corporis sanitate gaudere, — нараспев произнесла Сара. — Да пребудем мы в здравии души и тела до скончания дней наших. Per Christum Dominum Nostrum[40].

* * *

Дня через два после того, как мы с Ньюманом беседовали о времени на речном берегу, — он тогда еще бросил тисовый сук в реку, и в тот день мы впервые заговорили о постройке моста — я вдруг обрушился с вопросами на мою сестру. Почему время не может идти вспять, равно как и вперед? Если время не река, но круг, и если можно путешествовать по этому кругу в ту или иную сторону и закончить там, где начал, почему время движется лишь в одном направлении?

Я допытывался у Анни не потому что она знала ответ, но потому что она была щедра сердцем, ей бы и в голову не пришло просто отмахнуться от меня. Этими вопросами я мучился последние несколько дней и не находил ответа. Если время сумело пойти вспять, то почему оно больше так не делало? Если Бог смог отменить свершившееся, то почему бы ему и впредь так не поступать, хотя бы изредка?

Мы ели рагу; Анни ни на миг не прекратила жевать.

— Бог передвинул солнечную тень на десять ступеней назад на Ахазовых часах, — говорил я, — чтобы дать знать Езекии: время абсолютно подвластно Ему, Богу. Как ложка в твоей руке подвластна тебе — ты можешь ворочать ею и так и эдак. Тогда почему же Он не смог вернуть нам нашу мать, отменив пожар, будто его никогда и не было?

Анни замерла с ложкой у рта, содержимое ее было уже отправлено внутрь, и сестра облизала нижнюю губу, испачканную мясным соусом. Она молчала целую вечность, а я ел, чтобы заполнить тишину.

— Если хочешь, чтобы мертвые были не мертвы, — сказала она наконец (положив ложку на стол и сев на свои ладони), — можно просто вернуть их к жизни в своем сердце. Не обязательно дожидаться, пока Бог сотворит чудо.

— Мать жива в моем сердце, — возразил я.

— Послушай, — сказала Анни, — вот как надо ее оживлять. Жила-была женщина, Агнес Рив, и она погибла при пожаре, восемью годами прежде она родила дочь, а еще семью годами до того она родила сына, который стал священником. За год до того она вышла замуж за поденщика, узкоплечего и не понимавшего шуток, а семнадцатью годами ранее она жила в мире и покое со своими мамой, отцом и сестрами, жила в обратном направлении, пока в одно особенное июньское утро, а может, и полдень, когда все силы небесные объединились и все недобрые предзнаменования были отогнаны, она родилась… Так она вновь вернулась к жизни, — закончила Анни.