Ветер вересковых пустошей - [27]

Яромир. Казалось, что даже имя его звучит музыкой, сколько сладости в этом имени, его хочется повторять снова и снова. Яромир, медовая терпкость растекается по губам, стоило только прошептать это имя. Но для княжны была и горечь в нем: несбывшееся надежды, неизведанное счастье любить, всё слилось воедино. Если бы это было возможно, княжна бы хотела видеть в этом мире лишь одного Яромира, слышать лишь его, жить им. Но, увы, Норны сплели их судьбы иначе, лукавые, они всё решили иначе.

Впервые в жизни Горлунг ненавидела свой дар — читать грядущее по рунам, ибо они сказали ей, что судьбы её и Яромира не пересекутся, они не связаны. Как бы хотела княжна не знать этого, быть обычной славницей [78], и просто позволить себе влюбиться, миловаться, грезить. Но по рождению ей выпало иное.

Яромир, казалось, и не помнил того, что она — княжеская дочь, не считал её выше себя по положению, нет, он говорил с ней, как с простой девицей, которая ему мила. Никто прежде так разговаривал с ней, все дружинники почтительно склоняли головы перед ней, а этот нет. Яромир дразнил её, шутил с ней, принимал её заботу, с нежностью глядя на Горлунг, и это волновала её еще больше.

А как он смотрел на неё! Так, словно ласкал взглядом, Горлунг чувствовала это так же ясно, как если бы он проводил рукой по её телу. Никогда прежде не видела княжна таких глаз, светло — карих, они словно лучились светом. Самые красивые и любые её сердцу очи. И даже шрам, пересекающий загорелое лицо, был любим ею.

Горлунг так задумалась, что не слышала, как вошел Олаф. А тот, словно завороженный смотрел на неё, он прежде не видел княжну такой: мечтательность придала её лицу мягкость, полуулыбка нежно изгибала губы. Обернувшись, увидев Олафа, княжна в миг перестала улыбаться, теперь её глаза смотрели равнодушно, а на лицо словно была одета маска серьезности и озабоченности.

— Приветствую тебя, княжна, — сказал Олаф.

— Приветствую тебя, Олаф Ингельдсон, — ответила Горлунг и кивком указала на лавку возле стола.

Олаф присел на скамью и привычно положил руку на стол. Тонкие пальцы Горлунг проворно развязали узел и, сняв повязку, она сказала:

— Почти зажила рана твоя, больше повязку накладывать не буду, пусть подсыхает.

— А не воспалится она больше? — спросил Олаф.

— Нет, не должна, — помолчав, Горлунг добавила, — скоро домой поедешь, воин.

Олаф промолчал в ответ и, посмотрев в черные глаза княжны, прошептал:

— Ты прости меня, княжна, за нашу встречу первую, я не со зла молвил о тебе те слова.

— Не со зла меня рабыней назвал? — спросила Горлунг.

— Да, ежели б я знал, не посмел бы даже взглянуть на тебя, свет чертогов этих [79].

Горлунг удивленно посмотрела на него и, улыбнувшись, сказала:

— Я прощаю тебя, Олаф Ингельдсон, но не льсти мне более.

— Я и не пытался, клянусь Одином, — ответил норманн.

И княжна, посмотрев в глаза ему, увидев его прямой и честный взгляд, поняла, что Олаф не обманывает, не пытается её загладить вину свою, нет, этот норманн действительно так считал. Растрогана была Горлунг, улыбнулась, и неожиданно для себя самой сказала:

— Хочешь, я скажу, что ждет тебя, Олаф?

— Ты видишь грядущее? — удивленно спросил он.

— Да, я читаю будущее по рунам. Я никому здесь не говорю об этом, иначе замучают девки теремные, но ты веришь в наших богов, ты воин и достоин знать, что ждет тебя впереди. Если ты, конечно, желаешь ведать грядущее.

— Я почту за честь, княжна, если ты откроешь мне завесу грядущего.

Горлунг достала из сундука завернутые в вышитый платок руны. Эврар запер на засов дверь в покои княжны, дабы не помешал никто. Княжна кивнула ему, чтобы он и Инхульд ушли в одрину Горлунг и прикрыли дверь за собой, ибо руны не любят многолюдства.

Княжна долго шептала молитвы богам, перебирала и грела в ладонях камушки с начертанными на них знаками. Прикрыв глаза, она ласково гладила камни, и Олаф не мог отвести взгляд от этих тонких, белых пальцев. Разложив на столе платок, Горлунг взяла Олафа за руки и начала шептать просьбы рунам сказать истину.

Олаф боялся пошевелиться, он с детства знал, что к рунам надобно относиться с почтением, но не мог сосредоточиться ни на чем, все его чувства были обострены, и казалось ему, что даже ласки самой умелой наложницы не вызывали у него таких чувств, что будит в нем прикосновение руки Горлунг.

И, бросив особым образом руны на платок, княжна, склонив голову, прошептала:

— Я вижу долгую жизнь и множество дорог. Ты выбираешь верные, они ведут тебя, и ты покорно идешь по ним. Тебя ждет богатство, власть и поклонение. Скоро, но не сейчас. Всё это связанно с женщиной, она принесет тебе удачу, пролив кровь чужую для себя, родную тебе. Ты познаешь много счастья с ней, но и горе тебя не минует. Я вижу, что скоро начнутся перемены в судьбе твоей, остановить ты их уже не в силах. Ты избрал свой путь.

Олаф зачарованно глядел на княжну, он не особо верил предсказаниям её. И Горлунг это поняла, убрав руны, она спросила:

— Ты не веришь мне?

— По чести сказать, нет, у меня не может быть ни власти, ни богатства, потому что я — не наследник своего отца. Я — сын неполной жены, хоть и признанный своим отцом. У меня маленький двор, по сравнению с двором конунга Торина, он просто ничтожен. И у меня есть жена, она ничего не может мне принести, лишь ребенка.