Ветер удачи - [64]

Внизу раздавались звонкие удары и хруст. Это Федя Силаев колол дрова. У входа в блиндаж над жестяной трубой уже курился дымок. Значит, скоро завтрак и, стало быть, жить можно.

Заступать в наряд днем было одно удовольствие. Так или иначе северный склон все время оставался в поле зрения и просматривался достаточно далеко.

За завтраком, который на этот раз готовил сержант, а делал он это всегда с охотой, Кирилл спросил:

— Почему здесь ничего не пахнет?

— Что не пахнет? — поднял выцветшие брови Силаев. — Чему положено, то пахнет…

— Цветы, говорю, красивые, а не пахнут.

— Наверно, дорогой, вся сила ушла в красоту, — предположил Костя. — Два хорошо сразу не бывает, как говорит мой дед Ираклий. Если сапоги новые, они обязательно жмут, если девушка красивая, она чаще всего дура.

— Ну? — недоверчиво посмотрел на него Федя.

— Зачем уж так категорично? — возразил Другов. — Можно подумать, что жена у тебя не очень красивая.

— Хэ, она и красивая и умная. Но она не-е девушка, понимаешь? Она женщина!

— Не знал, что они умнеют после замужества, — усмехнулся Кирилл.

— Нет, они не умнеют, дорогой. У нас на Кавказе они становятся красивей. — Он положил руку Силаеву на плечо. — Федя, у тебя есть девушка?

— Не-е, — по обыкновению протянул Силаев и вытер нос рукавом шинели.

— Никогда не вытирай нос рукавом, — укоризненно заметил сержант. — Он у тебя и так обгорел, лупится. Здесь ультрафиолет, дорогой. Нос беречь надо.

— До восемнадцати лет дожил, и никого не было? — недоверчиво переспросил Кирилл. Себя он уже готов был выдавать за бывалого человека. — Ну хоть нравился кто-нибудь?

— Да вот тут… недавно ехал в машине с одной, — и он вздохнул. — Красивая тоже. Рядом сидели. Ей нехорошо стало…

— А ты бы пересел, — посоветовал Кирилл.

— Зачем пересаживаться? — не уловил подвоха Силаев. — Дороги такие, на любом месте укачает. Потом, сколько ехали, она как голову мне на колени положила, так и просидела до самого конца.

— Хорошо? — полюбопытствовал сержант.

— А чего плохого? Адрес оставила. В Хосте живет, в госпитале работает.

— Писать будешь?

— Написал. Еще на заставе.

— В стихах?

— Не-е, я стихов не пишу, — покраснел Федя.

— Теперь будешь, — пообещал Костя. — Обязательно. — Он закончил завтрак и лениво полез за своим великолепным замшевым кисетом. — Закуришь?

— Ты же знаешь, не курю я, — покачал головой Федя и, помолчав, добавил: — Старшина обещал дней через десять с харчами приехать, может, письмо привезет.

— Может, и привезет, дорогой, — сказал Костя. — Почему не куришь? Этому тетя не разрешает, а ты что?

— Может, он из этих, из староверов? — предположил Другов.

— Не-е, — мотнул головой Федя и улыбнулся.

Костя понюхал кисет.

— А цвет какой, да? Золотое руно!

— Эту, что в Хосте, Людой зовут, — сказал как бы про себя Федя. Ему не хотелось менять тему разговора.

— Мой совет тебе, Федя, — потрепал его по плечу сержант. — Ты эту девушку, понимаешь, сразу не балуй. Как там Пушкин сказал: чем меньше… тем больше, да?

— Тем легче, — поправил Кирилл. — Тем легче нравимся мы ей и тем ее вернее губим… Сам-то небось шарфик жены каждую ночь надеваешь.

— Ангины боюсь, дорогой, ангины. Подвержен, понимаешь?

Пока Федя собирал грязные котелки, Другов рассматривал спуск в долину Эки-Дары, тонувший в утренней дымке.

— Крутоват, однако, этот южный склон, — задумчиво проговорил он. — Пожалуй, раза в полтора круче, чем северный.

— Это по всему Главному хребту, — заметил Костя. — Так что, если прохлопаем перевалы, взять их потом, понимаешь, будет труднее, чем сейчас немцам. Ровно в полтора раза.

— Надо бы винтовку пристрелять, — ни с того ни с сего заявил Федя. — Сержант, я возьму пять патронов?

— А чего ее пристреливать? — удивился Кирилл. — Я же пулемет не пристреливаю…

— Ладно, принеси, — неожиданно согласился Костя. — К оружию привыкнуть надо, — объяснил он Кириллу, когда Федя вошел в блиндаж.

Через минуту Шония уже держал в руках самозарядную винтовку СВТ-40 с оптическим прицелом.

— Красавица! — искренне залюбовался он, протирая рукавом шинели дырчатую металлическую накладку на стволе, отливавшую вороненой сталью. — Прямо как девушка. И такая же, понимаешь, капризная. Так что береги затвор от грязи.

— А там, на заставе, один сказал, — вспомнил вдруг Федя, — она, мол, потому оказалась на месте, что никто из порядочных снайперов брать ее не хотел.

— Больше слушай! — строго заметил Костя. Он щелкнул «флажком» зажима и вытащил коробчатый магазин. — Оружие, дорогой, любить надо. Устройство объясняли тебе?

— Ну-у, — кивнул Федя.

Костя выбросил из магазина на ладонь один за другим пять патронов и сунул их в карман.

— Пять осталось, — сказал он. — Считай, я подарил. Мы, дорогой, не так богаты, чтобы сейчас учиться стрелять. Нам, понимаешь, дали больше, чем могли. Не забывай: на шестерых в роте не хватает даже старых раздолбанных винтовок. Возьми вон пустую консервную банку и иди туда. — Костя кивнул на юг. — Чтоб немцы не слыхали, а то, клянусь, перед ними стыдно будет…

…И потекли дни один за другим, похожие, как патроны в автоматном диске. На третью ночь пошел дождь, сея мелкую водяную пыль. Он не перестал и утром. Он шел весь день и всю следующую ночь не прекращаясь. Облака были под ними и выше их. Сплошная серая пелена нависла над горами. Все стало влажным и липким. Дрова не хотели разгораться, ботинки не успевали просохнуть, а в довершение к концу следующего дня ребята обнаружили, что стали плесневеть отсыревшие за это время сухари.