Ветер удачи - [61]

— Еще бы фрицы не тревожили, — вздохнул Другов, разминая красные натруженные кисти. — Тогда б санаторию этому цены не было.

— А вы хотели бы и невинность соблюсти, и капитал приобрести? — с некоторым раздражением заметил лейтенант Радзиевский. — Такого не бывает.

Даже командир роты посмотрел на сапера с недоумением, настолько от его слов веяло неприкрытой враждебностью. И чего он цепляется?

Истру подошел к обрезку трубы, похожему на миномет.

— Шония, Другов и вы тоже, — кивнул он в сторону Силаева. — Подойдите поближе. Вот этот знаменитый самовар, который вызвал ваше любопытство, есть не что иное, как увеличенная во много раз ракетница.

Истру подбросил на своей изящной ладони увесистый шар из папье-маше, похожий на ядро старинной пушки. Только обертка из газетной бумаги с проступающим сквозь клей порыжевшим шрифтом нарушала сходство.

— А это снаряд, — пояснил он. — Вот торчит фитилек, мышиный хвостик. Он поджигается спичкой или папироской, и вся эта штука спокойно, без паники опускается в трубу, которую, разумеется, надо установить вертикально. Времени достаточно, около пятнадцати секунд. Выстрел — и ядро летит в небо. Я видел это средство сигнализации в действии, и, должен признаться, зрелище впечатляющее. Основной смысл заключен в том, чтобы в несколько раз увеличить радиус действия сигнала. Это достигается за счет двухмоментности взрыва. Такую вспышку непременно заметят на заставе. Для нас это сигнал тревоги.

— Теперь я понимаю, что значит «заменяет рацию и телефон», — пряча улыбку в шелковых усах, заметил Шония.

— Что делать? — развел руками Истру. — Рации в горах на большом расстоянии ненадежны, да и нет их у нас пока в достаточном количестве. Вот и пошли на одностороннюю связь. Оставляем вам десяток таких снарядов. Берегите, это только на крайний случай.

— Их надо держать в сухом, — вмешался наконец Радзиевский. — Там артиллерийский порох. Он сырости не любит.

— Простите, товарищ лейтенант, вопрос к вам есть. Разрешите? — спросил Костя. — Вы на гражданке химиком были, да? Или строителем?

Этим вопросом сержант нарушал стихийный заговор молчания вокруг лейтенанта. Невинный вопрос, заданный Костей, занимал многих, но никто пока не отважился вот так прямо спросить его об этом.

— Химиком? — Радзиевский впервые рассмеялся, и только сейчас все заметили, что лицо его испещрено мелкими синими точечками, как от близкого взрыва. — Нет, сержант, инженером я стал поневоле. Я окончил консерваторию в Ленинграде, — и он для чего-то пошевелил двумя изуродованными пальцами левой руки, похожей на большую красную клешню. — По классу рояля…

Наступило неловкое молчание. Наконец Истру прокашлялся.

— Вот, собственно, и все, — сказал он, чтобы хоть как-то прервать тягостную паузу. — Нам еще предстоит заминировать два участка, а к наступлению темноты мы должны спуститься хотя бы до линии леса, иначе наши лошаденки переломают себе ноги. Старшина, как там с продснабжением для ребят?

— Усе в порядке, товарищ старший лейтенант. Готово!

— Шония, кто примет у старшины сухой паек? — спросил командир роты, еще окончательно не оправившийся после неожиданного признания сапера.

— Паек? Красноармеец Другов примет.

— Тогда, Силаев, помогите лейтенанту поставить мины, — сказал Истру. — Я тоже пойду с вами. Это не отнимет много времени…

Старшина уже колдовал на разостланном брезенте. Он стоял на коленях, аккуратно раскладывая какие-то пакеты и мешочки.

— Соби мы ничого не визьмем, — объяснял он Другову. — Сам чуешь, с харчами не густо. Вот манка, бухари, хлиба дви булки…

— Ясно. Только не хлебом единым жив человек.

— Розумию, розумию, товарищ студэнт. Вот вам яешный порошок, сало на зажарку.

— А чего зажаривать-то?

— Як чого? Ото тут дыкий лук по горам, — старшина загнул заскорузлый палец. — Черемша зветься. Сержант знае. Грыбы…

— Грибы, это точно, — засмеялся Другов. — Грибы я сам видел внизу. Сыроеги вот такие. Червивые, правда.

— Их в солену воду трэба. Воны, оци червяки, ураз выздыхають, сплывуть. А ты их черпачком, черпачком…

Остапчук с особой бережливостью пересчитал пяток банок говяжьей тушенки, придвинул к Кириллу кучку чесночин.

— Бачишь оцей ящик? — спросил он, кивнув на небольшую фанерную коробку. — Цэ макароны, той же хлиб. Можно у суп, можно и по-хлотски, з мясом, — и он шумно сглотнул. — Тушенку берегты трэба. А цэ хвасоля, музыкальный продухт.

— О-о, лобио! — обрадовался подошедший сержант и стал потирать ладони. — Лобио будем варить, да?

— Лобио! — передразнил Остапчук. — Кому шо, а курици — просо. Ты ото лучше скажи, цинки с боезапасом у блиндаж оттягав, чи ни?

— Так точно! — весело ответил сержант.

— Хванэру бережить…

— Это еще зачем? — удивился Кирилл. — Мы этот ящик на растопку пустим.

— Зачем? — рассердился старшина. — Хрукту з Кавказу до дому пошлэшь. Мандарыны! Чого рэгочишь? Прыгодыться… Не дай бог, убьють когось, будэ на чем хвамылию напысать. Усе ж таки солдатська душа, не свыня якась. Розумиешь? Усе по-хозяйски трэба…

И оттого, что говорил старшина о смерти таким деловым, таким будничным тоном, слова его принимались к сведению, но никого не страшили, ибо касалось это всех вместе и никого в отдельности.