Ветер удачи - [35]

От Зеленского такое, естественно, не может укрыться. Он останавливает нас. Мы выстраиваемся и, с трудом отдирая резину от потных лиц, стаскиваем противогазы.

Командир взвода подходит к Володьке и берет из его рук маску. Некоторое время рассматривает ее, а потом запускает руку в противогазную сумку Брильянта. Оттуда под общий хохот он извлекает две небольшие промерзшие редьки с прилипшими к корешкам комочками земли.

Младший лейтенант не разделяет нашего веселья. Глаза его сужаются, он слегка бледнеет и вдруг, размахнувшись, сильно бьет Володьку по лицу гофрированной трубкой.

— Я из вас сделаю людей, — шепчут его побелевшие губы. — Вы у меня землю жрать будете, но научитесь выполнять команды…

После короткой паузы, вызванной всеобщим замешательством, по шеренге волной прокатывается ропот возмущения.

— Однако это ни к чему, — качает головой Блинков.

— Попридержите руки, товарищ младший лейтенант, — советует Лева Белоусов, глядя в упор на Зеленского.

Командир взвода свирепо кривит губы:

— А вы что, курсант Белоусов, может быть, хотите дать мне сдачи? Давайте, давайте, ну же…

— Обязательно дам, — спокойным голосом отвечает Левка. Даже слишком спокойным. — В первый же день, как только присвоят звание.

— Что ж, — соглашается младший лейтенант, — ждать осталось недолго. А пока антракт окончен, продолжим занятия. — Он вытягивает вперед руку: — Вон сараюшка без крыши. Два пальца левее водокачки. Там засел противник с ручным пулеметом. Его приказано атаковать и забросать гранатами. До кустов перебежками, дальше цепью бегом. — Он делает несколько шагов назад и орет с неожиданным остервенением: — Газы! Вперед марш!

Петляя, падая и вскакивая вновь, мы добегаем до кустов, а потом, поднявшись в рост и направив штыки вперед, бежим к пустому сараю. Туман застилает глаза, и мы почти ничего не видим. На правом фланге цепи какое-то замешательство, несколько человек упало, будто их и вправду срезала пулеметная очередь.

Возле сарая мы останавливаемся, стягиваем противогазы, с трудом переводим дух. У Левки Белоусова на лбу вздулась синяя вена. Там, позади, еще копошатся на снегу трое наших, и мы не торопясь направляемся в их сторону.

Выясняется, что Заклепенко, Брильянт и Соломоник, ничего не видя сквозь запотевшие стекла противогаза, угодили в старые фекальные ямы, слегка припорошенные снегом и покрытые корочкой льда, провалились чуть ли не по самые колени. От злости и обиды у Соломоника по-детски кривятся губы, а Витька, такой спокойный и уравновешенный обычно, матюгается во весь голос.

Потом мы идем к речке. Пострадавшие заходят по колени в ледяную воду и полощутся до тех пор, пока ноги не сводит судорога. Но это всего лишь первоначальная обработка. Дома придется все стирать, сушить, гладить, чтобы не осталось даже воспоминаний об этих проклятых выгребных ямах.

— Наука! — потирает руки Зеленский. — Пока не обожжешься, дуть не научишься. Для того чтобы не отпотевали стекла, вам выдали специальные карандаши. Дерьмовые вы бойцы, если не умеете на деле применять свои знания…

— Лишь бы до завтра запаха не осталось, — беспокоится Витька, и я могу его понять.

Вспомнит ли об этом Заклепенко, когда осенью во главе взвода штрафников ворвется у косы Чушки на Керченскую переправу и увидит берег, обозначенный трупами вражеских и своих солдат? И трудно будет понять, кого тут побито больше. Их станут бомбить немецкие «лаптежники» — пикирующие бомбардировщики Ю-87 с обтекателями на неубирающихся шасси, и обстреливать через пролив тяжелая корпусная артиллерия.

Ему, раненному, оглушенному взрывом, придется долго лежать на сырой истолченной ракушке у самой воды, ожидая помощи. И тогда он поймет, наверное, что содержимое выгребных ям — это всего лишь органическое удобрение, невинные цветочки по сравнению со смердящими трупами и жженым толом — чудовищным смешением двух самых страшных запахов на земле, запахов смерти…

Ребята долго спорят, чем ответить на поступок Зеленского. Об этой истории у старой водокачки мы никому ни слова не говорили, и все же старшина каким-то чудом все пронюхал. Но он слишком хорошо знал уставы, чтобы критиковать старшего по званию, а потому отделался шутливым аллегорическим замечанием:

— Нэ права коза, що в лис пишла, нэ прав и вовк, що козу зъив…

И все-таки, что же нам делать? Пойти к командиру роты, к замполиту Грачеву? И то и другое отвергается сразу. Не хватало будущим офицерам плакаться и строчить доносы. Но и так оставлять… Может, посоветоваться с Абубакировым? Ему взвод верит. Это, пожалуй, подходит…

Выслушав нас, лейтенант долго молчит, потом поднимает голову:

— Начнем с того, в каком плане рассматривать вашу информацию — как официальное заявление или как разговор по душам?

— Фа-акт, как разговор, — говорит Володя Брильянт.

— У меня нет оснований, чтобы оправдать поступок вашего командира взвода. Могу только объяснить его. Попытаться объяснить. Мы все здесь живем в невероятном напряжении физических и духовных сил. Вы думаете, зря ваш командир роты уже полгода просится на фронт и только сегодня наконец получил положительный ответ на свой шестой рапорт? Да, старший лейтенант Мартынов предпочел передовую. Ему повезло больше остальных. — Лейтенант трет виски и долго смотрит на чернильную кляксу, посаженную писарем посреди стола. — До войны кадровых командиров учили полных два года. Перед нами задача — сделать это втрое быстрее, не проиграв в качестве подготовки. Вы понимаете, это не курсы «Выстрел», это военное училище кадровых командиров, обучающихся по ускоренной программе. Военная служба нелегка и в мирное время. Сейчас же от вас и от нас требуется втрое больше усилий. Так вот, у одного командира достает ума, сил и такта, чтобы не взорваться при виде явного разгильдяйства, сделать скидку на условия, на обстоятельства, у другого — нет. Я знаю, у младшего лейтенанта Зеленского нет никаких поводов, чтобы ненавидеть вас. Просто в нем все клокочет от нетерпения — скорее, скорее сделать из вас настоящих строевых командиров. Он как паровой котел под критическим давлением. И последнее. У младшего лейтенанта особое отношение к противогазу. Его отец испытал на себе газовую атаку немцев еще в первую мировую. Потом восемь лет до самой смерти выплевывал куски легких. Ваш командир видел все это еще мальчишкой… А теперь вы вправе поступать так, как подсказывает вам совесть.