Ветер противоречий - [4]

Бригаду бичей он привез, как и обещал. Работали они ни шатко ни валко — сказано же: бичи — «бывшие интеллигентные человеки». В перерывах пили самопальную водку, выданную Евфратом «по полбутылки на рыло», и закусывали бесхитростным харчем. Катерина приготовила им наваристый краснознаменный борщ. Иные из бичей оживились, и Максимычу они уже не казались такими бесцветными и шелудивыми. Однако мастер не рискнул выслушивать жалостливые, разжижающие его хозяйскую суровость истории их падений, потому упреждающе матерился.

Подошел Лазарь Моисеевич вместе с родовой премудростью и наркомовским портфелем в руках, но без членистоногого нивелира. Последний ему был не нужен. Землемер-прозорливец, знавший, что хутор рано или поздно затопит, и продавший свой дом желтоглазому Евфрату, отбывал нынче на родину предков. Он омрачил складками лоб, где, очевидно, корчились мысли, вытер несоразмерным платком выдающуюся часть лица.

— Стройся, Максимка, стройся… — сдержанно сказал он и побрел через сатанинские заросли чертополоха.

Казалось, прямо в страну обетованную, но под взгорком его ждала высокомерная иномарка. Бичи опустили лопаты, как крылья смирения. «Им лишь бы не работать», — зло подумал Максимыч, однако промолчал. Перламутровый раствор растекался по траншее, как похотливое желание дьявола.

— Что он тебе сказал? — это Катерина застукала мужа с обнаженной и непонятной мыслью. — Лазарь Моисеевич-то наш?

— Наш, ваш… Уже не наш, х-х-холстомер хренов!.. — Максимыч скользнул взглядом по архипелагу веснушек на лице Катерины, державшей очередную стопку кирпича на все еще плодотворном животе.

Веснушек Катерининых на ее простецком лице он всегда стеснялся — выбрал же конопатую! Максимыч отвел взгляд, распылил его мимо удаляющейся фигурки Моисеевича. Золотящееся поле, волнуемое благонравным ветерком, подступало прямо к подножью взгорка. Максимыч почти осязал, как утучняется пшеница. Он смущенно крякнул, позлился на себя за доморощенную лирику. Ему, дипломированному технику по хранению и переработке зерна, пшеница всегда представлялась единородным буртом на току, подпревающим и горящим от избыточного процента влажности. Максимыч вырвал лопату у особо бесцветного бича и начал ворочать стервенеющий бетон. Черенок неблагонадежно затрещал. Наглядная простота и прямоугольность опалубки показалась ему хитромудрым лабиринтом. Он вдруг неуместно примерил очертания будущего геометрически правильного фундамента к своим невнятным жизненным путям. Максимыч устыдился собственной угловатой неудачливости, простоватого отчества, недавней трескучести и правдоискательства, а теперь — нарочитого тайного самоназвания: фундаменталист. Все оказалось так приземленно: стал мастером — подрезал свой непомерно бескостный язык, сам пресекает, хотя и побаивается, иных языкастых работяг. Бетон вот для себя «экономит». С этим желтоглазым лукавцем связался. На фига ему нужны были эти бичи! Знал же: нельзя иметь дело с таким народцем. Дернул леший.

Фундамент бичи все же залили. Желтоглазый приехал за своими работниками; те побросали инструмент в кузов грузовика, забрались туда же и ждали, пока хозяин поговорит с Максимычем. Плата за услуги Евфратовских бичей оказалась очень уж большой. Но делать нечего: договор дороже денег. Расчет, как и обговорили раньше, — бетоном. «Сэкономить» такой объем, какой нужен был Евфрату, сразу оказалось невозможно. Это подтвердилось несколькими днями, когда бетонорастворный узел под надуманным предлогом работал в полторы смены. Максимыч стал саморазрушительно думать. Фундаменталистом он оказался рыхловатым. Его еще больше раздражал животноводческий запах фермы, пропитавший всю Катеринину одежду с пожитками. В гневе обозвал Николашку, отпрыска своего полупрозрачного, недоноском и несоразмерно отвесил ему оплеуху. Катьке, бросившейся защищать ребенка, под горячую руку тоже досталось — не за защиту Николашки, а за то, что вместе с Евфратовскими бичами на следующий день после фундамента начала саман — глинобитный кирпич — делать на новой застройке. Дура баба! Желтоглазый лукавец предложил ей помощь, якобы договорившись с Максимом, та и согласилась. Выдали бичи самана на-гора за день тысячи две — считай, на полдома. Все это хорошо, но как с желтоглазым расплачиваться-то?

— Ты, козел узкопленочный, кто тебя просил со своей помощью лезть? — еле сдерживая крутые кулаки, орал Максимыч, подъехав с водителем на самосвале к Евфратову дому, купленному недавно у Моисеевича.

Шофер на всякий случай из кабины не вышел, мотор не глушил. Он впервые видел Максимыча таким взбешенным и был готов ужарить по газам и рвануть с места.

— Слушай, дорогой, зачем так неправильно разговаривать? — оскалил Евфрат неподлинно сверкающие зубы. — Ты с женой разберись. Муж и жена — одна сатана, так, да? Если не можешь сам, давай я разберусь.

На шум из глубины двора вышли трое с бесчеловечными челюстями — подручные Евфрата.

— Шакалье!.. — Максимыч резко развернулся на каблуках, вскочил в машину и с лязгом захлопнул дверцу.

Водитель даванул на газ, обдавая клубами чада желтоглазого с подручными, и самосвал, содрогаясь всеми механическими суставами, рванул прочь. В мозгу мастера бушевала дьявольская плавильня — она испепеляла его самолюбие, мужское достоинство, вообще всего — до неукушенных локтей. «Ладно, надо успокоиться, на горячую голову ничего путного не придет», — уговаривал он себя. Вроде бы уговорил. Самосвал выскочил за хутор, шофер вырулил на дамбу. По ее гребню, по накатанной грунтовой дороге — ближе к бетонорастворному узлу. Водитель был опытный, полуденный дежурный хмелек у него давно выветрился, но скорость он все же сбавил. Не хватало еще нырнуть в воду, тем более что она подступала чуть ли не к самой дороге. Озерная поверхность гримасничала в унисон нервическим порывам ветра, прибивая желтую мусористую пену к кромке берега. Это только когда смотришь на водохранилище с Максимовского взгорка, оно кажется зеркальным. Сумбурные самоедские мысли постепенно остужались магическим свойством рябящей воды — экое мутное зерцало, а хочется в него глянуть.