Ветер противоречий

Фундамент не первый год зарастал жилистым фиолетовым бурьяном и как бы оседал в неплодную почву бывшей свалки. Потом возник ладный дом, венчающий взгорок. Но сначала фундамент нарастили до степени постамента. Кирпич на нем выкладывался полудрагоценными, золотисто-оранжевыми слитками. Строгая рельефная расшивка только подчеркивала безукоризненность рядов. Скуластые ступени вели к надежным, гостеприимным дверям. Сводчатые окна были ясными и дальнозоркими. Причудливая пирамида крыши, казалось, концентрировала энергию ветра. Но это было потом, а пока…

Премудрый сельсоветский землемер Лазарь Моисеевич когда-то нарезал Катерине с Максимом земельный участок на самом неудобье. То была безродная окраина хутора. Безродная, потому что плодовитое поселение, вытянувшееся вдоль речки Невольки, разрасталось в две стороны. Доморощенные князьки-бригадиры да счетоводское сословие выделяли себе и своим «высокородным» отпрыскам участки под застройку прямо у колхозных садов и виноградников. Почва там, обихоженная крестьянскими руками и техникой, была съедобно-плодородной.

Как раз ко времени местного «земельного передела» подоспела антиалкогольная кампания. Виноградники начали корчевать-изводить. Но с оглядкой. Кто был поближе к колхозной кормушке, тот прямо на виноградниках отхватил себе участок под застройку. И понятно, не спешил их вырубать. В шаловливые и водоречивые времена перестройки местная власть решила все же выделить землю и Катерине с Максимом (те не первый год кочевали по чужим углам), но — на другом конце хутора, упиравшегося сиротскими хатками-мазанками в солончаковый взгорок. Испокон веку свозили сюда неудобоваримый хлам. И вся округа грудилась и топорщилась завалами мусора, ложнодрагоценно сверкала битым стеклом. Именно здесь, на этом неудобье, загадочно-грамотный землемер Лазарь Моисеевич в присутствии трескучей депутатши Нельки отмерял положенные сотки. Утирая необитаемую лысину безразмерным носовым платком, он как бы пристреливался на местности — припадал к такому же, как он сам, дальнозоркому нивелиру. Отступал от него, становился монументально-важным при своем компактном росточке и приговаривал, почти не шевеля отягощенными исторической скорбью губами:

— Побегут они оттуда, побегут, — и тут же Екатерине: — Будешь на всех свысока смотреть!

Катерина, бесхитростно улыбаясь, и не силилась понять, о чем говорит Лазарь Моисеевич. Она, дородная молодуха, развитая крестьянским трудом во все стороны, и так смотрела на многих свысока. А на землемера и подавно. Катя была довольна и заговорщицки улыбалась всем белесым колышкам, обозначившим ее территорию. Она просто ощущала, как мимо с шелестом пролетали взбалмошные мысли. Но самая значимая уютно угнездилась у женщины в сознании: здесь будет их с Максимом дом. Землемер сочленил желтоногий цаплевидный нивелир, достал из наркомовского портфеля широколистную бухкнигу и дал Кате расписаться. Она, каллиграфически вылущивая зернышки букв, вывела свою простецкую фамилию.

— А что, я до четвертого класса была хорошисткой, — как будто оправдываясь, сообщила Катерина. — Так что вы, Лазарь Моисеевич, не думайте…

— Заметно, что до четвертого класса… — шевельнул землемер отягощенными губами.

Солнцебиение сквозь жестянистые листья тутовника, случайно укоренившегося на взгорке, буквально заряжало Катерину, присевшую у дерева. Впитанная энергия не позволила и пяти минут отдохнуть, расслабиться. Молодуха сорвалась и побежала к мужу Максиму. Его, отдыхавшего после ночного сторожевания и в полудреме смотревшего телевизор с всенародными депутатами, вывести из сомнамбулического состояния удалось не сразу. Вмешалась баба Фрося, у которой они квартировали во времянке:

— Максим, ты чего, трутень, развалился? Вон Катька-то бьется, как рыба об лед…

— Лучше б она молчала, как рыба об лед, — лениво огрызнулся добровольный узник растоптанного дивана. — Я сутки на работе, что, не имею права?

Максим права имел и умел их качать. На бетонорастворном узле, где он нес посуточно трудовую вахту, об этом знали. Себя он там перепробовал во всех качествах. Чуть что не так — скандалит, профкомы самодеятельные собирает. Времена-то какие — гласность, демократизация. Вороватое начальство побаивалось его. В итоге, к всеобщему удовлетворению, определился Максим в сторожа. Сутки отдежурил, на велосипед — и домой троекратно отсыпаться. И в профкоме воду не мутит.

Сладкая истома обволакивала и размягчала суставы и позвонки, пропитывала и разжижала дрябловатые мышцы, клубилась волокнистым туманом в подсознании Максима. Изредка мысли тугоплавкого свойства инородным телом внедрялись в его размягченность, дремотность и дурманность. Тогда некто амбициозный и тщеславный начинал твердить за мембраной обыденной полудремы: «Ты достоин большего, лучшего!» А чего именно — гадостный некто не подсказывал. Но подсказала жизнь. На бетонорастворном узле грянули выборы начальника и мастера. А что, Максим в свое время окончил техникум, пусть и элеваторный. Но вполне… Гундосое Катькино «Пойдем на участок» преследовало до изнеможения. А что — участок?! Небось, не на виноградниках землю нарезали, а возле свалки. Колхозаны чертовы…