Ветер противоречий - [2]
Это хитронюхое племя Максим невзлюбил с тех пор, как по распределению после техникума попал на колхозный ток. Специальность у него была техник по хранению и переработке зерна. Но какое там хранение! Ушлые колхозаны специально слегка подгнаивали зерно, а затем списывали. Максиму не перепадало ничего. Да он бы и не взял. Наверное… Зато приезжали лица небритой наружности и КамАЗами вывозили якобы пропавшее зерно. Уже в то время говорили сведущие люди: пшеницу перегоняют на спирт и разливают в горючее пойло. Максим в душе тогда попротестовал против водочников и под перестроечную трескотню уволился из колхоза.
Жить хотелось в райцентре, с какими-никакими удобствами. Да все как-то не налаживалось. Не первый год Максим примерялся начать новую жизнь. Уже и пацан, непрошено рано появившийся у них с Катериной, бессловесно напоминал о своем присутствии. Росший неисправимым троечником, тишайший Николашка стал мешать родителям в одной сырой комнатухе, что они снимали у бабы Фроси. Короче, впритык нужно было обзаводиться жильем.
Максим не любил перелистывать заслюнявленные странички своей трудовой книжки, как и трудовой биографии. Однако, взбодрив самолюбие перспективой иметь какую-никакую должность, заработок и, в конце концов, свой дом (пусть в селе — потом можно продать), он провел агрессивную избирательную кампанию и стал-таки мастером бетонорастворного узла. Среднетехническая образованность и таимая ущербность врожденного неудачника заставляли его барахтаться особенно отчаянно. В пене и брызгах тогдашней производственно-общественной показушной жизни судорожное бултыхание «начинающего пловца» воспринималось как активная гражданская позиция. Вот и выбрали.
Вчерашние соратники-работяги начали называть Максима полушутя-полууважительно Максимычем. Хотя отчество у новоиспеченного мастера было Кузьмич. Незамысловатое, конечно. А Максимыч вроде благозвучнее. Ему нравилось быть мастером и так именоваться. Его завораживал нехитрый процесс изготовления цементного или известкового раствора. Он любил наблюдать, как иссиня-серая масса гравия и цемента методично увлажнялась и перелопачивалась монстрообразным скудоумным механизмом. Потом превращалась в нечто одушевленное и вываливалась из чрева бункера в кузов самосвала. Максимыч не без матерка, в соответствии со сложившимися железобетонными традициями, посылал полупьяного шоферюгу на стройку, да поскорее, чтоб бетон не схватился! Порой ехал сам — подписать бесхитростно-ложные накладные у прораба (Максимыч быстро научился выкраивать куб-другой раствора для непроизводственных нужд). Там он, бывало, исподтишка любовался, как с доисторическим животным шипением и скрежетом бетонная масса выползала из временного логова кузова и тяжело растекалась по осмысленным лабиринтам опалубки фундамента. В такие моменты он называл себя фундаменталистом. Разумеется, вкладывая в это понятие буквальный смысл. Сей буквальный смысл как будто материализовался в самом Максимыче. Ему становилось тесно в пятьдесят восьмом размере, а некогда свободолюбивые речи обретали производственно-требовательный металл.
Жена осторожно радовалась переменам в муже, хотя еще большую часть работы по дому взвалила на себя. Супруги окончательно решили строиться. Катерина, как бульдозер, собственноручно разровняла место под застройку. С колхозной фермы, где она работала телятницей, от своих мокроносых беспомощных существ спешила прямо на участок. Вырывала баснословно жирный бурьян, ворошила наросты и наслоения мусора, выгребала окаменелости перегоревшего угля и сростки ржавой проволоки.
Сделали разметку под фундамент. Вновь приходил землемер Лазарь Моисеевич с отягощенными земной печалью губами и членистоногим нивелиром. Дом строить решили внушительным по колхозановским меркам — с излишествами в виде санузла и прочих городских прибамбасов. Рытье траншеи под фундамент было делом нехитрым, но трудоемким. Прогрызаясь лопатой и ломом через наносной и навозной «культурный слой», Катерина наткнулась… на ряд старого, векового кирпича, видимо, служившего некогда основанием для какого-то строения.
— Мам, а может, тут клад? — обрадовался посильно помогавший ей сын Николашка, так и не выросший из кладоискательского возраста.
Порой подъезжал на самосвале Максимыч, отпускал водителя на полчаса и брал в руки лопату. Он показательно рыл траншею отполированным до серебра инструментом. Благо грунт под «культурным слоем» пошел уже податливо-песчаный, и у Максимыча действительно получалось быстро и ловко.
— Пап, а тут может быть клад? — теплил себя надеждой сын.
— Может, — вдохновил его Максимыч, — но ты лучше кирпич складывай.
— Максимыч, — обратилась Катерина к мужу.
Но тот ее перебил:
— Не Максимыч я, а Максим Кузьмич, — холодно напомнил жене.
Хотя сам был вовсе не против, чтоб и супруга его так звала. Отчество Кузьмич, по правде говоря, ему не очень нравилось. К тому же оно досталось Максиму от деда — Кузьмы Степановича, у которого он воспитывался. А отца своего он не знал, да и матушка его легкомысленная, все вербовавшаяся по северам, кажется, тоже не догадывалась, кто отец Максима. Это ему всегда отравляло душу.
