Весны гонцы. Книга первая - [18]

Алёна думала о приказе весь вчерашний день и если забывалась на время, то для того, чтобы терзать себя, вопросами: что же делать? Кем же быть, если?.. И почему только сейчас поняла, как надо играть эту проклятую Ларису, а на экзамене вытворяла бог знает что? Ей надоело думать об одном и том же, будто без конца шагать по кругу, но никак не удавалось и выскочить из него. Она долго ворочалась на кровати и слышала, как вздыхают и маются от бессонницы Глаша и Агния.

Одно происшествие ненадолго перебило это хождение «по кругу». Часов, вероятно, около двух в темноте громко стукнула дверь, щёлкнул выключатель, и они увидели Клару. Растрёпанная рыжая Клара выглядела так, будто её сию минуту кто-то оттаскал за волосы, ярко накрашенный рот был размазан. Она улыбнулась и победно оглядела лежавших девушек.

— Улеглись, деточки? Ну, ничего, скоро образуетесь! Только дайте чего-нибудь пожевать — умираю! Какой-то сумасшедший день: отправилась к тётке, куда Макар телят не гонял, а они все за город умотали. Нацелилась в киношку — думала, заграничная картина, оказалась отечественная мура! Рассчитывала после поужинать — тоже не вышло! А булочные уже закрыты, да и денег даже на сайку не осталось, — громко говорила она, а трубное гудение её голоса то и дело прерывалось неожиданно визгливым смешком. — Дайте, девочки, капелюсеньку пожратки! — закончила она, умильно поглядывая.

Несколько секунд недоуменно молчали, потом Агния, глянув на Алёну и Глашу, сказала:

— Ну, девочки, пусть поест! Возьми там в шкафчике хлеб и масло. А колбасу съели… И чай остыл.

— Ничего! Сойдет и так! — отрезав толстый ломоть хлеба и намазывая почти таким же слоем масло, пробормотала Клара.

После недолгого молчания Глаша спросила:

— На кино деньги есть, а на хлеб нету?

— На кино? — с усилием проглотив, изумилась Клара и фыркнула. — Да что я, припадочная, чтоб на свои деньги ходить? Думала, и ужином угостит, а он, дуся, лимонадом с конфеткой. Намекаю, что, мол, время покушать — не реагирует. Был бы хороший знакомый, я бы, конечно, прямо сказала, а когда первый раз — неудобно.

Опять наступило неловкое молчание, потом Глаша опять спросила:

— А целоваться с первого раза удобно?

Клара ухмыльнулась, дожевала и проглотила.

— А как же! Это всякому нравится, а вот выставишь сразу на ужин, подумает — нахалка, и в другой раз не пригласит.

Алёна слушала со смешанным чувством возмущения и любопытства — неужели Клара говорит правду? Может, дурачится, разыгрывает? Но её всклокоченная голова и размазанный рот…

— Либо ты врёшь всё, либо действительно нахалка, — опять не утерпела Глаша.

— И слава богу! — с весёлым вызовом ответила Клара. — Всё интереснее, чем быть мещанкой преподобной.

Три девушки одновременно сели на кроватях. Глаша с Агнией, перебивая друг друга, принялись доказывать, что сама она мещанка, что поведение её недостойно советской девушки и противно, что ей не место в советском вузе, что она «сплошной пережиток», но все их гневные и правильные слова разбивались об откровенное, спокойное бесстыдство Клары, её смех и добродушно-презрительные реплики:

— Ну что бранитесь, дурочки? Дрянь, пережиток, подонок — а все равно так жить веселее. Подрастёте — поймёте! Грудняшки-пеленашки!

Алёна вся дрожала от негодования, но слов, которые уничтожили бы Клару, тоже не находила, и этот неравный бой казался унизительным. Надавать бы по толстым щекам да и вытолкать вон из комнаты!..

— Девочки! — крикнула Алёна. — Бросьте! С ней и разговаривать не стоит! Бросьте! — И легла, демонстративно отвернувшись к стене.

Сейчас, стоя в очереди за билетом, Алёна опять пыталась найти убедительные, уничтожающие слова. Но чем можно убить это наглое, циничное утверждение мерзости! И почему, если они правы, Клара оказалась сильнее их, а они действительно выглядели дурочками?

В эту минуту открылись двери вокзала, и очередь точно проснулась, зашумела, потянулась к кассам.

Когда волнение улеглось, воображением Алёны снова завладел пресловутый приказ.

Часовая стрелка пересекла цифру «десять», и точно пол загорелся под ногами Алёны — она выходила из очереди, слонялась по залу, потом, не понимая смысла, прочитывала от начала до конца расписание прибытия и отправления всех маршрутов и вдруг оказывалась у выхода. «Нет! — ловила она себя. — Ни за что! Прежде всего — билет! И потом: кто это сказал, что приказ вывесят в десять? Может, в двенадцать, в час, в два!» И решительно возвращалась на своё место в медленно двигающуюся очередь.

Шел третий час после открытия кассы, впереди Алёны оставалось ещё одиннадцать человек, а в душе у неё все уже выболело, выкипело, выгорело.

— Как так кончились?! — выкрикнул чей-то надтреснутый голос, очередь колыхнулась, забурлила — толкаясь и крича, все бросились к окну кассы, и до Алёны дошло, что билеты на сегодня кончились.

Она стояла в оцепенении, её толкали, а рядом с ней какой-то смуглый брюнет, вооружась блокнотом и «вечной ручкой», уже предлагал организовать запись на завтра. Нет! Завтра её не устраивало. Она протолкалась к выходу и вылетела на площадь. Как ярко светило солнце, как хотелось радоваться в такой ясный день. «Скорей бы добраться, до института!» — подумала Алёна, но тут же почувствовала, что всё равно не в состоянии ждать на остановке, и понеслась через площадь. Она всё прибавляла и прибавляла шаг, лавировала между встречными, обгоняла впереди идущих и, свернув на улицу, где помещался институт, припустилась бежать.