«Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке - [41]

Своеобразную церковную карьеру в Империи сделал ксендз Эразм Ключевский с Подолья. Освобожденный в 1874 году из сибирской ссылки, он почти семнадцать лет скитался по разным регионам России (в 1874 году – Казань, с 1881 года – Тифлис, 1883 год – префект в одесской школе) и лишь в 1890 году был принят в ряды духовенства Могилевской архиепархии. Он уехал в Петербург, ходатайствуя о ставке профессора в Духовной академии, однако не получил разрешения от государственных властей. Ключевский стал экономом Академии, в 1892 году – приходским священником в костеле святого Станислава, а в 1893 году – приходским священником самого большого католического прихода в Петербурге – святой Екатерины. Ключевский осуществил капитальный ремонт костела, старался поднять уровень обучения в школах, относящихся к приходу, с 1894 года активно участвовал в работе Общества милосердия. В тот год он издал труд «Приход и костел святой Екатерины в Петербурге». В 1901 году был отозван и назначен каноником могилевского капитула, асессором консистории, а также капелланом часовни в Гатчине, а затем – Мальтийской капеллы. Последние годы провел в родных краях на Подолье, в Плоскирове (Проскурове), где и скончался в 1915 году. Священники, подобные вышеупомянутым, могли считать, что их ссылка закончилась счастливо. Они, в конце концов, обрели внутренний покой, стабилизацию и смысл жизни, необходимые духовному лицу в изгнании.

В Сибири или в европейской части России оставались, вероятно, до самой смерти также другие польские священнослужители, не пытавшиеся, а может, не сумевшие присоединиться к какой-либо церковной общине. Семинарист, босой кармелит из Варшавы Михал Палейкис, освободившись из Тунки, попал в Вологодскую губернию и под Великим Устюгом служил управляющим в каком-то имении. В 1889 году он по-прежнему находился там и, располагая некоторыми возможностями, поддерживал товарищей-ссыльных. Брат капуцин из Лёнда Конрад Пежиньский мог в 1879 году вернуться на родину, но родные не захотели ему помочь (Пежиньскому было семьдесят два года), так что он остался в Казани. В 1882 году Пежиньский находился в «богадельне», то есть в приюте. Ксендз Францишек Мочульский из Жмудзи покинул Тунку в середине 1872 года, на долгие годы осел в Бауске в Курляндии, где был «домашним учителем»; он был болен, в 1889 году ему исполнился семьдесят один год. Диакон бернардинец из Вильно Адриан Новицкий с середины семидесятых годов жил в Кунгуре, в Пермской губернии, торговал на базаре, «терпел большую нужду». 1 мая 1876 года газета «Вядомосци Косцельне» писала о нем: «Сидит целыми днями в своей лавочке, даже в самые сильные морозы, а если в каком-нибудь селе устраивается базар, то везет туда весь товар. Не служит и не имеет иных средств к существованию, например, за требы». Лишь в 1903 году Новицкий получил право свободно выбирать место проживания; ему было уже шестьдесят три года. Вероятно все перечисленные священники, а также многие другие так и не покинули Россию. Они вели образ жизни светских лиц и таковыми, вероятно, умерли, и лишь прошлое свидетельствовало об их прежних связях с духовным саном.

До родины доходила тогда весьма скудная информация о судьбах отдельных изгнанников, общественное мнение волновали сообщения о нищете и, вероятно, сплетни о всякого рода чрезвычайных происшествиях. Комментарии однако бывали спокойными. «В общем и целом поведение изгнанников достойно сана священника, однако при столь большом количестве не может не быть исключений». Ксендз Юлиан Нагродский, ссыльный из Могилевской епархии (он не был в Тунке) женился и живет в Красноуфимске в Пермской губернии, – сообщала газета «Вядомосци Косцельне» в феврале 1877 года. В феврале 1873 года он женился на Ольге Коструба-Корыцкой, двадцати одного года, предварительно приняв православие, что зарегистрировано как губернскими, так и церковными властями. Мы не знаем, имели ли – помимо упоминавшегося уже Юзефа Климкевича, – подобные случаи место в интересующей нас группе тункинских ссыльных.

А повседневное существование изгнанников заключало в себе целый спектр разнообразных историй, поступков и позиций ксендзов, порой не согласующихся с общепринятым стереотипом «ссыльных-мучеников» – поведения недостойного, о котором прекрасно знали в узких кругах и сведения о котором «не выносились из избы». «Вечером я узнал о смерти ксендза Станислава Буковского, бывшего филиалиста из Августовской епархии, – писал в своем дневнике отец Климович в Спасскев декабре 1875 года. – С этим священником я познакомился в 1868 году в Акатуе в Сибири. Он прибыл в эту тюрьму из Сиваковой (той деревни, где разместили несколько сотен наших политических узников по причине переполненности политическими заключенными всех имевшихся за Байкалом тюремных помещений). Ксендз этот был трудолюбив, делал что мог, например, занимался столярным ремеслом, но злосчастный порок – пристрастие к водке – ускорил его кончину в местной тюрьме. Спасибо Господу, что он успел по-христиански и по-католически окончить несчастное свое существование в изгнании.