Вещная жизнь. Материальность позднего социализма - [43]
Ил. 3.5. Члены клуба «Полярный Одиссей» осматривают лодку поморских рыбаков в селе Нюхча в Карелии. 1984 год. Фотография любезно предоставлена клубом «Полярный Одиссей».
Ил. 3.6. «Помор» на обратном пути в Петрозаводск после плавания по Баренцеву морю. Сентябрь 1990 года. Фотограф – Борис Семенов.
В 1987 году, построив «Помор» (ил. 3.6), копию коча – типа судна, на котором поморы ходили вдоль берегов Арктики в раннее Новое времени, «Полярный Одиссей» из любительского яхт-клуба превратился в клуб исторического кораблестроения. Летом 1989 года члены клуба на «Поморе» дошли до Шпицбергена, куда поморы часто отправлялись на промысел в конце XVII – начале XIX века. Следующей зимой они построили еще три копии исторических кораблей, на сей раз средневековых русских ладей: «Вера», «Надежда», «Любовь». Летом следующего года эти корабли из Петрозаводска по Волго-Балтийскому водному пути отправились в Черное море, а затем через Средиземное море в Иерусалим. Летом 1991 года еще одна ладья, «Святитель Николай», построенная прошлой зимой, прошла вдоль берегов Скандинавии и достигла Северного моря. Тем временем «Помор» был перевезен на судне по Северному морскому пути в Чукотское море, откуда его экипаж взял курс на Аляску, символически повторив старый торговый путь в русскую Америку[262]. К концу 2010‐х годов «Полярный Одиссей» располагал флотом, насчитывающим двадцать четыре копии различных исторических кораблей.
В 2014 году, когда я брал интервью у Виктора Дмитриева, одного из его основателей и нынешнего президента клуба, одной из ключевых тем нашей беседы было дерево. Для Дмитриева дерево представляло собой материал, связывающий его с традициями мореплавателей Русского Севера; оно помогало воссоздавать как региональную, так и национальную историю. Но историческая реконструкция не являлась самоцелью: не менее важны были и путешествия по маршрутам северорусских купцов, промысловиков и паломников. Дмитриев, родившийся в 1946 году, физик по образованию, поначалу увлекался изобретательством, среди прочего, оружия и космических технологий. Занимая штатную должность инженера, Дмитриев на первых порах воспринимал яхтинг лишь как еще один способ провести летний отпуск. Но когда во время плаваний ему довелось побывать в исторических местах Русского Севера, Дмитриев ощутил потребность в более архаичных судах, которые бы отвечали окружавшим его историческим ландшафтам. В 1980 году вместе с другими членами клуба он переделал обычное рыболовное судно в шхуну, а затем в течение нескольких лет изучал технологии поморского кораблестроения[263].
Строя деревянные корабли, Дмитриев, по сути, создавал себя – не менее деятельно, чем советские люди сталинской эпохи, чьи автобиографические тексты анализируют Игал Халфин и Йохен Хелльбек, только работал он не пером, а топором и столярными инструментами. Отождествление себя с поморами в этом плане симптоматично: семья Дмитриева приехала в Карелию после Октябрьской революции. Генеалогически не связанный напрямую с поморами, Дмитриев, тем не менее, создавал материальные объекты, формировавшие эту связь и превращавшие его в наследника поморской культуры мореплавания. Образ «одного из последних поморских корабельщиков ХХ века», как охарактеризован Дмитриев на официальном сайте «Полярного Одиссея»[264], – результат сложной работы над собой, в которой важную роль играли физическое взаимодействие с деревом и северорусскими пейзажами. В статье о «Поморе», напечатанной в 1989 году в популярном географическом журнале «Вокруг света», приведены слова Дмитриева: «К его [коча] строительству мы приступили, надеясь, что, как говорят поморы, „доска сама покажет, что делать“»[265], – отражение народных практик кораблестроения, в отсутствие чертежей опиравшихся на умение корабельщика чувствовать материал. Благодаря этому умению из бревен и досок складывался корабль. Это же взаимодействие между человеком и материалом привело к трансформации профессионального советского физика, занимающегося разработкой космических кораблей, пусть даже в качестве хобби, в энтузиаста исторического кораблестроения, который в 1990 году, еще до распада СССР, совершил паломничество в Иерусалим на копии средневекового русского судна. Именно текстура дерева сохраняла и олицетворяла сущность подлинного зодчества для Ополовникова и кораблестроения – для Дмитриева («доска сама покажет, что делать»). Работа реставратора или кораблестроителя, следовательно, заключалась в том, чтобы помочь дереву раскрыть присущую ему внутреннюю способность воплощать историческую подлинность и преемственность. Прятать его за другими поверхностями, как делали в своих домах местные жители, означало нарушать эту преемственность.
Реставрация архитектурных памятников и реконструкция исторических кораблей в теории и на практике являли собой примеры советского стихийного материализма. Их приверженцы, стремясь сохранить и подчеркнуть историческую преемственность, обращались к самой текстуре дерева. Деревянные строения превращали образ Русского Севера в лирический пейзаж – своего рода символическое признание, что попытка модернизации в регионе потерпела неудачу. Они служили основанием включить этот пейзаж в пантеон социалистических пространств как олицетворение уходящей в древность, непрерывной, подлинной истории русского народа. Вместе с тем ландшафт, сопротивлявшийся модернизации, формировал политическую повестку исторической архитектуры и кораблестроения. Их энтузиасты хотели сохранить и возродить деревянные постройки и технологии работы с деревом, не допустив угасания того, в чем они усматривали подлинный дух региона. К началу 1990‐х годов дерево как материал стало главным символом Русского Севера как мифологического региона, сохранившего, по мнению энтузиастов народного зодчества и кораблестроения, исконную культуру русского народа.
