Весенняя пора - [37]

Только хозяева начали засыпать, как за камельком поднялся шум.

— И не стыдно тебе, краснорожий черт! — вскрикнула Майыс плачущим голосом, и один за другим раздались звуки пощечин.

— Ах ты, сволочь! — закричал Лука. — Что я, хуже твоего Эрдэлира, с которым ты снюхалась в поле?

Послышался гулкий, сильный удар, и девушка, охнув, отлетела в сторону.

Грузными шагами Лука приблизился к чулану родителей и сильным ударом ноги с треском распахнул дверь:

— Не притворяйтесь, будто спите! Внучка Кривого Журавля, любовница поганого Эрдэлира, ни за что ни про что дала мне пощечину… До тех пор, пока не выгоните эту сволочь из дому, не считайте меня своим сыном!

В чулане захныкала напуганная Аксинья.

— Лука, ты уж слишком… — взмолился Федор.

— Молчи! А не то все ребра переломаю! — заорал Лука на отца.

Слышно было, как он одевался у своих нар, а затем шумно выбежал во двор.

— У, черт губастый! Лучше бы убил! — вскричала Майыс.

Брошенное ею полено с грохотом ударилось об уже закрытую дверь.

В ночной тишине раздался конский топот и вскоре замер где-то вдали.

Казалось, Майыс только и ждала ухода своего врага, чтобы громко разрыдаться.

С тех пор все в ней переменилось. Она перестала шутить и смеяться. Ничто не интересовало ее, все валилось из рук. Прикусив нижнюю губу, девушка бродила как лунатик, ни на кого не глядя.

Как только переехали в Дулгалах и выпал снег, а Талба подернулась льдом, Веселовы наконец устроили судьбу Майыс: ее выдали за дважды вдового почтенного старика Василия Боллорутту, жившего одиноко на пустынном берегу Талбы. Нельзя утверждать, что Майыс выдали замуж насильно, ибо когда ей объявили, что она выйдет за старика Василия, девушка ничего не ответила. Она лишь взглянула на Ирину с таким выражением, будто хотела сказать: «Зачем только ты мне это говоришь?» — и вышла из юрты.

В день приезда жениха Эрдэлир ушел еще до рассвета охотиться в дальнюю тайгу на целую неделю.

Низкорослый толстяк, с узкими насмешливыми глазами, широко расставленными на безволосом крупном лице, Василий Боллорутта постоянно скалил свои желтые лошадиные зубы и даже у самой Ирины вызывал отвращение.

Разодетый в дорогие меха Боллорутта после венчания приехал с молодой женой к Веселовым. Все домашние в тот вечер посматривали друг на друга с опаской и даже разговаривали почему-то шепотом, будто собирались кого-то обмануть. Поспешно отужинав, Федор и его жена удалились, уступив свои нары зятю. Все улеглись раньше обычного.

Только одна Майыс не ложилась. Она сидела перед потухающим камельком, помешивая лучиной золу.

И вдруг заснувший старик громко заскрежетал зубами и дико запел: «Не я ли славным заржу жеребцом, не я ли великим быком промычу на весь мир! Не я ли!.. Ой-ой-ай-ай!..»

Сначала поднялась Ирина. Она подошла к камельку и раскурила трубку от раскаленного уголька. Там Ирина что-то сердито и долго бормотала, потом, замахнувшись щипцами на Майыс, ушла к себе.

Майыс продолжала сидеть и мешать золу. К камельку все ближе подступала темнота.

Спустя некоторое время встал Федор и вышел во двор. Вернувшись в дом, он подошел к очагу погреться и покурить.

— Ну, подожди ужо! — грозно ворчал он. — Вот еще нашлась упрямица!..

В камельке дотлевали последние угли. Майыс по-прежнему сидела и помешивала лучиной золу. Внезапно она с треском переломила лучину, бросила ее в камелек и решительно ушла за занавеску, отдернув ее резким движением. Долго колебалась потревоженная занавеска и наконец неподвижно замерла.

Лучина, брошенная в камелек, вспыхнула на мгновение, — весь дом озарился светом, и тут же снова все погрузилось во мрак.

Наступила полная тишина. Темень стала еще гуще и плотнее.

Утром зять встал раньше всех и затопил камелек. Был он хмур и резок и держался так, будто накануне крупно проиграл. Попив молча чаю, старик поспешно уехал. И всем сразу стало легче, все заговорили громко:

— А ведь он куда лучше, чем нынешние молодые чистоплюи…

— А что, он еще может не одну девушку состарить…

— Да и наша-то не ахти какая драгоценность. К тому же, если со старым что случится, все богатство ей достанется! Сможет тогда выйти за любого…

Поздно вечером зять вернулся. Он привез несколько бутылок водки. Пили с радостью. Захмелев, старик повел разговор намеками, которые легко было понять.

— Эх, кабы была под рукой кружка с дырявым дном… — начал он. — Вот я бы налил в нее водку и поднес тестю. Так ведь поступали в старину. Что на это скажете? — уставился старик на Федора своими узкими колючими глазками.

— Что тут сказать! И ты ведь не мальчик.

— Что я не мальчик, это всем известно! А ты за падаль все имущество у меня вытянул, подлец!

— Что-о! Мне еще из-за тебя выслушивать всяческие оскорбления приходится! Горе мое! — опрокинув тарелку с мороженым мясом, вскочил Федор и кинулся было на Майыс…

Через три дня зять увозил жену домой. Когда садились в сани, Майыс остановилась у коновязи, глядя на притихшую юрту-копну, откуда никто не вышел. Потом кончиками пальцев смахнула с ресниц слезинки и резким движением бросилась в сани.

— Пока не проедете поле, назад не оглядывайся, — скороговоркой поучал ее Федор. — В старину говорили: «Если невеста, уезжая из дому, оглянется, значит, душа ее возвращается к родным и быть ей несчастной с мужем».