Весенняя пора - [36]

Холодную, темную жизнь этих опустившихся людей освещал только один светлый луч — добрая Майыс с ее бархатными глазами и ясной улыбкой. Майыс росла, хорошела, становилась миловидной девушкой.

Из болтовни Давыда Веселовы узнали о провинности Майыс в Киэлимэ и задались целью срочно приустроить ее, пока весть не превратилась в молву. За это лето Майыс уже и без того отказала двум состоятельным старикам вдовцам. Ее хотели выдать замуж насильно, однако Майыс пригрозила, что во время венчания на вопрос попа, по доброй ли воле она выходит замуж, ответит: «Выдают насильно, не по своей воле выхожу». Тогда поп лишится права венчать.

Иногда Ирина робко заикалась о том, что надо бы выдать Майыс за Дмитрия. Но Федор кричал:

— Скорей умру, чем выдам ее за нищего Эрдэлира!

В это лето Лука Губастый редко показывался дома. Как говорится, у сытого да богатого и дети заносчивы и дерзки. Толстый, в мать, с багровым, широким лицом, с глубоко сидящими маленькими желтыми глазками, он за свою недолгую жизнь успел овладеть всеми пороками подлунного мира. Не найдя в наслеге равных себе по борьбе и дракам, Лука жаждал выйти на улусную арену силачей и всюду искал малейшего повода, чтобы учинить драку или скандал. За ним быстро утвердилась слава, что он может в один присест выпить неимоверное количество водки и поставить на карту огромную сумму денег.

Теперь Федор Веселов частенько недосчитывался то лучшей кобылицы из табуна, то нагульного вола из стада. И всякий раз, когда начинались шумные поиски пропавшей скотины, из какого-нибудь дальнего уголка улуса приходила весточка от сынка: пусть, мол, не ищут, это он распорядился.

Стоял безлунный осенний вечер. Наутро Веселовы собирались переехать в свою дулгалахскую зимнюю избу. Косолапая Варвара еще позавчера ушла готовить помещение к приезду хозяев. Посуда и вещи уже были уложены в узлы да ящики, и в большом летнике стало пусто. Все мрачно сидели за скудным ужином вокруг стола, поставленного перед камельком.

Вдруг со стороны тракта послышался топот бешено мчавшегося коня.

— Видно, шалопай наш куда-то скачет, — проговорил, ни к кому не обращаясь, Федор, прижимая ладонь к больным глазам.

Лука Губастый часто проезжал мимо родного двора, но уже давненько не заглядывал к своим. И на этот раз он, судя по удаляющемуся топоту копыт, проехал мимо.

— Сынок-то наш… — не успела высказать осуждение неразговорчивая Ирина, как топот снова послышался где-то поблизости, и вскоре конь остановился у ворот.

Веселовы с удивлением посмотрели друг на друга.

Лука сильно рванул запертую на крючок дверь.

Он был во хмелю. Тяжелой походкой, будто к ногам его были привязаны пудовые гири, он подошел к столу и грузно уселся на лавку. Вытащив из кармана бутылку водки, Лука с грохотом поставил ее на стол и забасил:

— Отец Федор!

— Что, дорогой?

— Мать Ирина!

— Что, сынок?

— Ночевать я к вам приехал.

— Хорошо, — кивнул Федор, — пора вспомнить и дом свой.

— Да… ночевать! Или, может, прогоните? А не в этом ли гнездышке я родился и рос? Ну ладно, не обижайтесь на меня. Примите вот это в подарок.

— О чем он? — встрепенулся Федор.

— Бутылку водки принес…

Федор даже подскочил от радости.

— Вот молодец! Да и то скажи: как же он мог отца родного позабыть! Ну-ка, посуду сюда, живо… Ирина, выполоскай хоть эти чашки! Майыска, поторапливайся с самоваром! Ну, вы, поворачивайтесь…

Федор, казалось, опьянел от одного упоминания о водке. Он стал на ощупь ворочать поленья в камельке, потом разыскал в углу сухие сучья, и вскоре огонь весело запылал.

Федор и Ирина захмелели от первого глотка. Майыс тоже заставили выпить, хотя она и отказывалась. Голова у нее закружилась, ее стало клонить ко сну, и почему-то хотелось смеяться.

А беседа не клеилась. Федор был готов болтать сколько угодно, но Лука явно не желал поддерживать разговор с отцом и лишь нехотя ронял по одному слову. Наконец он резко встал на ноги и заявил:

— Ну, спать!

С этими словами Лука подошел к нарам, схватил в охапку постельные лохмотья Давыда и Петрухи и выкинул все во двор.

— А куда же ребятам деваться в такую стужу и темень? — просящим голосом произнесла Ирина.

— Хоть к черту на рога!.. Не выношу я их поганого запаха! — Лука обернулся к парням, пугливо жавшимся к стене, и рявкнул: — К черту, проклятые! Ну!

— Идите на сеновал! Не сдохнете! — тонким голоском проблеял Федор ребятам, которые и без того норовили удрать из дому.

Майыс тоже направилась было к выходу, схватив с нар свою постель, но Лука встал в дверях, преградив ей дорогу:

— А ты куда? Ишь, красавица, заважничала-то как! Разве я не брат твой, а?

Лука вырвал из рук Майыс постель и швырнул ее обратно. Потом тяжелым шагом подошел к передним нарам и, повалившись, тут же захрапел.

— Вишь, как храпит! — заметил Федор. — Если он уж так крепко спит, то не только ради тебя, но и ради самой царицы не проснется. Стели, жена! Спать! А сынок мой все ж таки вспомнил нас: значит, дороги мы его сердцу, — с удовлетворением закончил он.

— Не очень-то ты у меня зазнавайся! — пригрозила Ирина, пройдя мимо печально стоявшей у камелька Майыс.

Она подложила под голову храпящего сына подушку и накрыла его теплым одеялом.