Весенняя пора - [237]

На весь город славилась его стенная газета — истинное творение искусства.

— Вышла ваша газета? — спрашивали учащиеся других учебных заведений, встречаясь со студентами педтехникума.

— Скоро выйдет!

Накануне выхода газеты поздно вечером в одном из классов собиралась редколлегия. Работали долго. Проходил час за часом, и усталые после целого дня учебы студенты иногда допускали ошибки. Данилов ревностно следил за каждым и едва сдерживался, чтобы не закричать на виновника. У него начинали дрожать зрачки чуть косящих грустных глаз, и он все чаще кусал нижнюю губу.

Вот кто-то посадил кляксу. Остановившимися глазами Данилов уставился на виновника и сквозь зубы коротко приказал:

— Уходи!

— Куда? — удивился тот.

— «Куда»? — передразнил его Данилов и, показывая на дверь, уже крикнул: — Туда!.. Ну!..

Парень молча удалялся.

Водворялась могильная тишина, скрипели перья, бесшумно скользили кисточки.

Потом выяснялось, что кто-то, переписывая статью, пропустил букву и вписал ее над строкой. Прокопий нервно вырывал у товарища ручку и перечеркивал всю статью.

И второй виновник удалялся вслед за первым.

Отпустив отдыхать одних и выгнав других, редактор частенько оставался один и тихо работал до рассвета. Красиво выстраивались ровненькие строки. Появлялись прекрасные рисунки, а на полях газеты, над заголовком, в тексте один за другим загорались пламенные призывы.

Никита все это знал, И ему не спалось в такую ночь. Он вертелся на своей скрипучей постели.

«Как плохо, что нет Данилова в комнате! Э, пустяки какие! Тоже еще, нежности при нашей бедности!» — старался он отшутиться, чтобы успокоить себя, но все чаще поглядывал на аккуратно убранную пустую кровать Данилова.

Ясная луна глядит во все окна сразу. Все кругом спят, а он, Никита, никак не может заснуть.

Вот Павел Тарасов заложил толстые руки под голову и спит себе богатырским сном. Грудь его то вздымается, то опускается, точно кузнечные мехи. Это прекрасный певец, замечательный рассказчик, талантливый артист студенческой сцены, превосходный гитарист, невозмутимый силач и скромнейший человек. И все-таки большой чудак! К его топчану прислонены огромные торбаса из коровьей кожи. А ведь совсем недавно в техникуме раздавали новые сапоги.

Это было всеобщее ликование. Каждый примерял пар по двадцать. Суета, шум!

— Тарасов, возьми померь! — кричали со всех сторон, протягивая Павлу сапожки, сапоги и сапожищи.

— Зачем?

— Возьми же, чудак! Вот эти тебе как раз будут.

— У меня же есть… — и, застенчиво улыбаясь, Тарасов показывал на свою неуклюжую обувь и поспешно уходил.

Рядом с ним вытянулся рослый Миша Комаров, студент третьего курса. Он натянул одеяло на голову, но пышная копна каштановых волос вылезла наружу. За богатейшую шевелюру и ласковые глаза его прозвали «Короленко».

Русского по рождению и якута по воспитанию Мишу Комарова из Вилюйска никто никогда не видел сердитым. Даже если кто-нибудь очень разозлит его, он глянет своими ясными глазами на обидчика и тихо удивится:

— Ну что ты за человек!

Он молча страдал от сильной боли в ступне, раздробленной бандитами, державшими его родной Вилюйск всю зиму двадцать второго года в осаде. Когда приступы боли были особенно сильны, он долго ворочался на постели и тихо вздыхал.

За ним на маленькой койке устроился Булочкин. Его длинные, худые ноги свисали — они никак не могли уместиться на этом ложе.

В дальнем углу недавно угомонился маленький крепыш Артем Убайский, начинающий поэт. Он долго писал в этот вечер. Не обращая внимания на шум и веселье, царившие кругом, он не отрываясь сидел над исписанной страницей с бесчисленными помарками.

Когда Убайский пишет, лицо у него бледнеет, а на большие, тихие глаза падает тень печали. Он с адским упорством пишет неделю, две, месяц, а потом все написанное вдруг рвет на клочки, бросает в огонь и снова садится писать. Но зато когда стихи удаются и действительно найдена звонкая поэтическая строка, тогда не сыскать под солнцем человека счастливее Убайского.

Рядом с Никитой в комочек свернулся под одеялом маленький и худенький Ваня Шаров. Его светлые волосы спустились на лоб, голова съехала с подушки. Ваня меньше ростом и слабее многих, середнячок в учебе, он способен молча просидеть на любом, самом длинном в мире собрании. И кто поверит, что несколько лет назад Ваня был лихим, отчаянным кавалеристом! Даже и не посмеются над такой «невероятной выдумкой».

Ванины стихи часто появляются в стенной газете, а изредка даже в республиканской.

— Есть стихи Шарова! — кричат ребята, устремляясь к только что вывешенной студенческой газете…

Тихим, грудным голосом, без каких бы то ни было внешних эффектов, Ваня читает свои задушевные стихи на студенческих вечерах.

За Шаровым стоит аккуратно убранная койка Прони Данилова. А сам он сидит один за два квартала отсюда, в опустевшем здании техникума, и трудится над стенгазетой.

Никита вдруг вскакивает, наскоро одевается и вытаскивает из-под подушки рассказы Горького. Выскользнув в коридор, он хватает чью-то шапку, накидывает длинный тулуп Ефрема и выходит наружу.

Он бежит по пустынному ночному городу. Где-то поет пьяный. Пробегает бродячая собака. С соседней улицы доносится топот милицейских коней.